— Вы привезли копии? — спросил я.
— Подлинники, — ответила женщина. — Мы подумали, что вам будет интересно подержать в руках дневник вашего прадеда.
— Еще как! — заверил я.
— И фотографии на редкость интересные… В общем, сами все увидите.
— Где и когда? — спросил я по-деловому.
— Давайте через час, — предложила женщина. — Я только что с моря пришла, нужно привести себя в порядок.
— Куда мне приехать?
— Вы знаете санаторий «Солнечный берег»?
— Конечно!
— Номер двести пятнадцать.
— Через час буду у вас, — заверил я и разъединил связь.
Отложил трубку в сторону, потер ладонями лицо. Даже не знаю, радоваться мне или огорчаться. Не понимаете? Считаете, что любой нормальный человек обрадуется, получив документы, связанные с его предками? Нормальный человек обрадуется. Если предки нормальные. А если нет?
С прадедом, первым писателем в нашем роду и первым носителем фамилии «Петербургский», связана одна не очень приятная легенда. Поговаривали, что Николай Антонович сошел с ума. Собственно, на чем основывался этот слушок, я не знаю. Знаю только одно: в тысяча девятьсот пятом году мой прадед застрелился в своей петербургской квартире. Застрелился, бросив на произвол судьбы жену и сына, которому было всего пять лет. Зачем ему это понадобилось? Прадед был преуспевающим человеком. Его мистические романы расходились по России большими тиражами, издатели дрались за право печатать сочинения писателя Петербургского. Его банковский счет пополнялся с фантастической скоростью, а перспективы на будущее были самыми радужными. Жена прадеда в молодости считалась одной из самых красивых женщин Петербурга, ребенок был совершенно здоров. Вот скажите, зачем стреляться такому человеку? Не знаете? И я не знаю. Из всего этого современники сделали вывод о помешательстве Николая Антоновича. Впрочем, носились еще смутные слухи о том, что перед самоубийством у прадеда начались какие-то галлюцинации… Но это были только слухи, и они очень быстро заглохли. В нашей семье говорить о прадеде не любили. Но отчего-то свято хранили традицию передавать через поколение имена «Николай» и «Антон». Не знаю почему. Когда традиции сохраняются долго, то они становятся уже не традициями, а законом. Если бы у нас с Олей был сын, я бы назвал его Николаем. Не задумываясь.
Меня волновала предстоящая встреча. Я гадал о том, что мне предстоит узнать, и на душе становилось немного жутко. Наверное, я боялся еще потому, что в моем подсознании гвоздем засела фраза, прочитанная в каком-то околомедицинском издании: «Безумие — болезнь наследственная». Я боюсь этой наследственности. Не знаю, действительно ли сошел с ума мой далекий предок, но боюсь до судорог. Страшнее безумия не может быть ничего. Мгновенная смерть кажется благом в сравнении с медленным угасанием в скорбном доме. Приму что угодно, только не это!
