В то время как она читает что-нибудь несерьезное.
Ну ничего. Зато в нем есть витальность, любовь к жизни, которая так ей нужна. Даже в университете, когда он занимается со старшекурсниками и соавторами – потенциальными врагами и клеветниками, – он движется так, словно захвачен вихрем. Когда-то это все казалось ей очень интересным. Скорее всего, и сейчас показалось бы таким, если бы у нее нашлось время взглянуть на свою жизнь со стороны. Она позавидовала бы сама себе. И люди наверняка ей завидуют или, уж точно, восхищаются: она так подходит своему мужу, ее друзья, занятия, увлечения и, конечно, карьера – все это так органично для их союза. Трудно поверить, что, приехав в Ванкувер, она чувствовала себя так одиноко, что согласилась встречаться с парнишкой, который работал в прачечной и был на десять лет моложе ее. А потом он ее бросил.
Сейчас Джойс идет по газону к старой миссис Фаулер – матери Дорис (второй жены и поздно осознавшей свою ориентацию лесбиянки) – и несет на руке покрывало. Миссис Фаулер плохо переносит солнечный свет, а в тени ее начинает бить озноб. В другой руке Джойс держит бокал только что приготовленного лимонного сока с водой для миссис Гован – той сиделки, которая сопровождает Салли и потому находится сейчас на работе. Миссис Гован нашла детский фруктовый пунш слишком сладким. Салли она ничего пить не разрешает: та может забрызгать свое красивое платье или, разыгравшись, кинуть бокал в кого-нибудь из гостей. Салли, похоже, не замечает такой дискриминации.
Проходя по лужайке, Джойс огибает группу молодых людей, усевшихся в кружок. Здесь Томми со своим новым другом, а также другие ребята: некоторые из них часто бывают у них в доме, а других она, кажется, раньше не видела.
Она слышит, как Томми говорит:
– Нет, я не Айседора Дункан.
Все смеются.
Должно быть, играют в ту сложную игру, которая была популярна много лет назад, – по жестам угадать фамилию. Джойс не помнит, как она называется. Наверное, Томми загадал фамилию, которая начинается на «б». А она-то думала, что теперь молодежь такая демократичная и не станет заниматься такими снобистскими играми.
Букстехуде! Она сказала это вслух:
– Букстехуде.
– Ну, букву «б» ты угадала правильно, – хохочет Томми, и другие присоединяются к нему.
– Ну-ну, хватит, – останавливает он их, – моя belle mère[1] вовсе не глухая. Просто она музыкантша. Ведь этот Букстахуди был музыкантом?
– Букстехуде прошел пешком пятьдесят миль, чтобы послушать, как Бах играет на органе
