— Что?
— Я знаю, какие чувства ты ко мне испытываешь. Думаю, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что у тебя на уме. Мне это не нужно. Мне казалось, я достаточно ясно дал это понять.
— Но ты не знаешь меня, — пробормотала она и расстегнула юбку, позволяя ей упасть на пол.
Молли осталась стоять перед ним, обнаженная ниже пояса. Длинные ноги, белая кожа, треугольник светлых вьющихся волос… На ее лице были написаны надежда и ожидание.
Но он не чувствовал ничего, кроме гнева.
— Одевайся и уходи, Молли, или я вытащу тебя из фургона в таком вот виде. Пусть другие мужчины полюбуются.
Ее глаза вспыхнули яростью.
— Ты не сделаешь этого!
— Это еще почему?
— А как же твоя драгоценная Шарлотта Далтон? Что она подумает? И эта женщина, кто бы она ни была? — спросила она, снова беря в руки фотографию Пармелии.
— Положи снимок и одевайся. Сейчас же!
Похоже, что-то в его тоне испугало девушку, потому что она сделала и то, и другое быстрее, чем он рассчитывал.
— Кто эта женщина, Люк? — спросила Молли. — Разве вы с мистером Пенфилдом не холостяки? Может, это твоя мама в молодости?
Люк глубоко вздохнул и подтолкнул ее ближе к выходу из фургона.
— Это моя жена, Молли, — тихо сказал он. — А теперь убирайся.
«Прости меня, Господи», — добавил он беззвучно.
Роды проходили и лучше, чем боялась Шарлотта, и хуже, чем она надеялась. Она думала, что Люсинду просто разорвет пополам, ведь та кричала, плакала, совсем не слушала советов миссис Гундерсон. Шарлотте казалось, Люси, много раз наблюдавшая роды у животных на ферме, должна была знать, что ей нужно тужиться. Но вместе с тем она прекрасно понимала, что какая-то часть головы Люсинды просто не работала.
Наконец Люсинда начала тужиться. Ее лицо стало сначала красным, а потом и вовсе фиолетовым.
— С ней все в порядке? — шепотом спросила Шарлотта. Миссис Гундерсон не ответила.
— Тужься сильнее, Люсинда, — скомандовала она. — Я уже вижу головку.
И Люсинда старалась изо всех сил.
— Дай ей еще щепотку порошка, — прошептала миссис Гундерсон, и Шарлотта посыпала губы Люсинды щепоткой порошка из толченых высушенных свиных блох. Но Люсинда, рыдая, выплюнула порошок. Ее лицо было красным, заплаканным, измученным болью.
— Дорогая, тебе нужно будет постараться, когда я скажу тужиться, и нужно будет принимать порошок, когда твоя сестра тебе его дает! — закричала миссис Гундерсон, как будто от боли у Люсинды возникли проблемы со слухом. — Надо было положить топор ей под одеяло, чтобы отрезать боль.
