Между тем Фосфор извлек из тайника обшитую кожей коробочку. Едва удержал ее в руках
— Ого, — воскликнул он, передавая добычу Ларцию. — Тяжелая.
Действительно, приняв коробку правой рукой, Ларций едва не выпустил ее. Пришлось подсобить крюком на левой.
— Что здесь? — спросил он.
Сацердата засмеялся ему в лицо.
— Взгляни, если такой смелый.
— Ты, негодяй, полагаешь, что я испугаюсь твоих угроз?
Он поставил шкатулку на столик, нащупал замок, нажал и крышка откинулась.
В тусклом подрагивающем свете факелов Ларций различил отлитую из золота, человеческую руку, отпиленную ближе к локтю. Сходство было ошеломляющим, разве что размеры были великоваты для обычного предплечья, но более всего Ларция поразил несуразно длинный и омерзительно изогнутый, большой палец. Казалось, еще мгновение, и этот отведенный в сторону отросток замкнет хватку, к которой изготовились четыре других, вполне человечьих пальца. Всем остальным рука очень напоминала ту, которая когда‑то принадлежала статуе Домициана.
Префект удивленно глянул на Сацердату.
Тот довольно рассмеялся.
— Она и есть, — подтвердил разбойник. — Я приказал отлить оторванный тобой палец и приладить его на прежнее место.
Резким движением Сацердата попытался стряхнуть с лица набегавшую кровь.
— Я смотрю, — добавил он, — палец Домициана принес тебе удачу. Послушай доброго совета, Лонг. Сдай руку в императорскую сокровищницу, пусть ее перельют на золотые аурелии. Она приносит несчастье. Видишь, что со мной приключилось.
— Поговори у меня, — предупредил Ларций и приказал вывести разбойника.
В ту же ночь в Риме было взяты несколько сотен преступников, сведения о которых все эти месяцы собирал новый префект города Сервиан и ответственный за доставку хлеба в столицу Помпей Лонгин. Еще с неделю караулы и конные разъезды сингуляриев вылавливали прятавшихся в окрестностях Рима злоумышленников. Что касается поименно известных доносчиков, их числом около сотни свезли в лагерь преторианцев. Два дня держали под строгой охраной — многие жители были не прочь посчитаться с ними. Были отмечены попытки подкупить легионеров, чтобы те тихо, без шума прирезали кое — кого из задержанных.
Утром третьего дня был объявлен эдикт императора, в котором сообщалось, что репрессивные меры направлены исключительно на установление мира и спокойствия в столице. В эдикте также говорилось — пусть судьбу преступников решат боги. На следующий день доносчиков под усиленным конвоем и в сопровождении многочисленных граждан, выкрикивавших проклятия негодяям, доставили в Остию — порт, являвшийся морскими воротами Рима. Здесь посадили на ветхую трирему, которую без задержки на буксире вывели в открытое море и, отцепив канат, бросили на произвол судьбы. Доносчики, облепившие борта, громко взывали о милосердии, ломали в отчаянии руки, рыдали, призывали в свидетели богов — пусть те подтвердят, что они в своих обвинениях руководствовались исключительно интересами государства.
