Начинал он замечательно. Если бы он смог продолжать их череду до самой смерти, возвеличили бы его до звания лучшего в анналах Рима императора.
Почему же Домициан не устоял в добродетели? В чем причина, что он скатился до ничтожества?
Расхаживающий по спальне Траян присел перед очагом, согревавшим комнату в этой холодной снежной Германии. Подкинул пару поленцев. Радовало, что паннонский кабан Лонгин прав, что помощники у него не дураки. Это его первое преимущество перед зарезанным в собственной спальне цезарем.
С другой стороны, этих самых философов не пересчитать.
Бесчисленные толпы!
И все твердят разное, голосят о разном. Как же нормальному человеку разобраться в этих воплях, учениях, назиданиях, откровениях и многочисленных советах? Как выбрать наиболее практичное и полезное. Здесь, конечно, без собственной сметки не обойтись. В том и состоит сила разума, утверждал Эпиктет, что, являясь частичкой разума мирового, его малым подобием и детищем, тебе, ничтожный, дано понять, что есть благо, а что зло.
Правда, этому надо учиться. Когда дело касается монеты, сколькими способами пользуется человек для ее проверки? Бросив динарий, он внимательно прислушивается к звону, пробует на зуб, а когда дело касается нашей собственной жизни, мы, зевая, принимаем на веру всякую глупость — ущерба‑то от этого вроде нет!
Так говорит Эпиктет. Верно говорит. Он называет себя стоиком.
Итак, чем эти умники могут помочь Траяну в том положении, в каком вдруг очутился Траян?
Прежде всего, не поддаваться страстям!
Это очень верно. Терять голову никогда нельзя.
Даже на троне.
Хромоногий Эпиктет предупреждает — удары судьбы не невыносимы по своей природе.
Почему?
Потому что, зная о несчастьях, ты волен встретить их мужественно, со знанием дела. Вот и вся философия.
Траян погрел руки у огня. Вспомнил слова сенатора Агриппина по поводу того, в чем человек властен, а в чем нет — «сам себе я препятствий не создаю».
К Агриппину прибежали, пугают — тебя судят в сенате!
«Желаю успеха. Однако уже пять часов (в этот час он обычно упражнялся, затем обливался холодной водой), пора заняться гимнастикой».
Когда он кончил упражнения, пришли мрачные, глаза отводят. Говорят — ты осужден.
«На изгнание, — спросил Агриппин, — или на смерть?» — На изгнание — «А имущество?» — Не конфискуется. — «Значит, позавтракаем в пути».
Агриппин был готов к ударам судьбы, потому что обладал знанием. Марк спросил себя, достаточно ли у него, новоявленного императора, знаний? В любом случае, усмехнулся Траян, если мне наедине с собой дано задумываться о подобных вещах, выходит, я тоже кое‑что соображаю. Беда в другом — готов ли он, Марк Ульпий Траян с той же невозмутимостью, подчиняясь только разуму, справиться с обрушившимся на него ударом судьбы, ведь то, что случилось с ним, иначе как ударом не назовешь.
