Иной мог бы потребовать, чтоб я подверг также обсуждению и вопрос о браках, в котором они, по-видимому, также погрешают. Но… они со своей стороны ставят против нас брак священников в числе своих обвинений, и не только эту брачность, но и другие бесчисленные обвинения. Итак, когда представится им случай оправдывать свои обвинения против нас, тогда будет время говорить и о браке, мы ли погрешаем, или они, или же дело находится в хорошем положении у тех и других, относительно цели, предположенной каждым».
Сочинение оканчивается сильным обращением к греческой стороне, которая считает себя во всем правою. «Что сделало фарисеев несчастными? Разве не любочестие, не страсть к первенству и желание быть называемым у людей “равви”?.. Разве ты не видишь Павла, который избирает Петра судьею своего благовестил? Разве ты не видишь Петра, обличаемого Павлом и переносящего обличение с кротостью? Но ты, если ты замечаешь, что перед громом твоего голоса не трепещут все и не падают пред твоими молниями навзничь, тогда именно ты откапываешь и выводишь на сцену Симонов и Маркионов (которых благодетельное время закопало и навсегда скрыло в земле), тогда ты приводишь в движение прах гностиков, вырываешь волхвование Сабеллия и безумие Ария… И все это ты навязываешь своему брату (о, слепота!), одному и тому же, несмотря на все их взаимное противоречие, навязываешь, как какие длинные веревочки, которыми ты хочешь поймать убегающего. И не один ты делаешь это, но находишь себе участников, которых привлекаешь под видом благочестия, тогда как они часто не знают, что такое благочестие, но только любят заслужить этот титул осуждением своего брата…
Нет, рабы Христовы, други и братия, отталкивая от себя почти всех своим высокомерием, не будем отчуждать себя от Бога, всех привлекающего к себе любовью».
Собор, который должен был примирить Восток с Западом, сделать возможным политический союз Византийской империи с христианством римским, ввиду которого, очевидно, было написано сочинение Феофилакта, назначен был на 1091 год. Но он не мог состояться в этом году: затруднительное положение, в которое Урбан II был поставлен римлянами, призвавшими антипапу Климента, еще более затруднительное, критическое положение византийского императора заставило отложить всякую мысль о нем. Император Алексей нуждался не в соборе, а в быстрой, немедленной помощи. Печенеги и Чаха грозили Константинополю; намерения половецких ханов, которые готовились двинуться в пределы империи с шестидесятитысячной ордой, были покрыты загадочной тьмой. Ясно было только то, что от них зависело нанести последний смертельный удар Византийскому государству. Нужно иметь перед глазами это отчаянное положение Византии в начале 1091 года, чтобы понять ту последнюю степень унижения, до которой пала гордость восточного императора. Не совсем обычным делом было для греческого автократора, который считал себя высшим представителем церкви, покорно выслушивать обличения своего духовенства и оправдываться в своих ошибках. Уступчивость в отношении латинской церкви, готовность на примирение с папством как после, так и теперь знаменовали глубокий упадок духа в Влахернском дворце и почти прямое отречение от тех идей, которыми жила и дышала средневековая Византия. Но и этого было мало. В 1091 году с берегов Босфора донесся до Западной Европы прямой вопль отчаяния, настоящий крик утопающего, который уже не может различать, дружеская или неприязненная рука протянется для его спасения. Византийский император не усомнился теперь раскрыть пред глазами посторонних всю ту бездну стыда, позора и унижения, в которую низвергнута была империя греческих христиан.
