Дед был абсолютно одинок. К нему никто никогда не приходил, за исключением случайных эпизодических невест-воровок. У него не было настоящих друзей. Он никогда не ездил в Питер. Не за чем было. Он, как мне казалось, в отличие от бабушки, не страдал от этого своего одиночества, — был увлечен алкоголизмом.
Будучи маленькими детьми, я и мой брат часто дразнили деда «шипучим гусём» из-за его хрипа. Он бегал за нами с хворостиной. Никогда, правда, не лупил. Пару раз я получил от него рукой по заднице. Не помню за что именно. Бабушка тогда мне сказала, что я в том сам виноват, и жалеть не стала. Нечего, мол, с ним связываться.
И у бабушки, и у деда уже не было своих зубов. У обоих протезы. Ночью они лежали на дне стаканов, заполненных, как тому положено, водой. Иногда они забывали их вставить в рот, и я с ужасом любовался этим зрелищем по утрам. Нет, они не были для меня искусственными!
Раз в неделю дед ходил в баню. Иногда брал меня с собой. В бане было много калек. Шлейф далёкой войны. Я не любил туда ходить.
Отличительной чертой деда были до ужаса заточенные ножи. Он филигранно точил ими мои карандаши. Я тогда охотно рисовал.
В доме было много мышей. Дед ставил на них мышеловки. Бабушка ужасно брезговала этой необходимостью. Не могла даже видеть их трупы. Избавляться от мышиных тушек, просила деда. Тот бросал их в помойное ведро под умывальником. Это ведро служило мне туалетом. Я охотно писал на Микки Маусов. У деда и бабушки для этих дел были ночные горшки с крышками. Туалетом во дворе можно было пользоваться лишь летом. Со временем они оба сильно покосились и было страшно, при моём-то расшатанном вестибулярном аппарате, что вот-вот доски хрустнут, и я полечу вниз.
Несколько лет подряд бабушка заводила кур. Рубить им головы по осени приходилось также деду. Он ловил жертву, брал топор, клал трепещущуюся куру на топчан и рубил. Обезглавленное тело жило ещё долго, иногда даже в руках у бабушки, начавшей его ощипывать. Мне нравились только цыплята. Я покупал их сам — по пять копеек за штуку. На рубль выходило двадцать штук. До куриного возраста доживала лишь половина. Прочих воровали кошки.
Под конец месяца деньги у деда заканчивались. Он просил у бабушки дать ему в долг. Бабушка отказывала, говорила, что денег нет. У тебя, мол, в два раза больше пенсия, чем у меня. Дед просил денег у меня. Я всегда давал, если было. Дед таким образом невольно приучал меня к ростовщичеству. Если я давал ему рубль, он с пенсии возвращал мне три, если три — то пять, если пять — то червонец. Пристрастие к деньгам у меня, однако, так и не привилось. Я их тут же тратил. Большей частью на марки, которые собирал. Меня каждый раз смущало, когда дед просил что-то сделать для него за деньги: протереть пыль с люстры, например, сбегать в магазин за хлебом, нарубить дров.
