Она: …Ох-хо-хо! Никто в вас не влюбляется! Не верю. Не рассказывайте…
Я: Но это факт.
Она: И что же мы тогда будем делать, если никто и ничто вам помочь не в силах, а выпустить вас в таком состоянии мы не вправе?! Что должно случиться?
Она говорит странным образом, будто по слогам.
Я: Без понятия.
Она: Без понятия. Т. е. вы готовы жить у нас годами?!
Я (в шутку): Ага! Пожизненно.
Краем глаза замечаю растерянность на лице моего уже прежнего врача. Думаю о том, что ей страшно от того, что меня сейчас у неё не заберут. А что делать с таким остолопом как я, она явно не знает.
Врач: А какие у вас были отношения с родителями в семье?
Почему никто не задавал мне этого вопроса раньше? Ведь это так важно в истории моей болезни.
Я: У меня родители развелись, когда мне было 6 лет.
Врач: И вы жили с матерью.
Я: Нет. У меня сразу появился отчим. Скажем так, он был уже до этого и стал причиной распада нашей семьи.
Врач: У вас были проблемы в общении с отцом? Мать препятствовала этому общению?
Я: С отцом у меня не было вообще никаких контактов после развода родителей. Я его увидел лишь 19 лет спустя, незадолго до того, как выехать в Германию. Мне уже было 25 лет. Нужно было получить от него документ, подтверждающий отсутствие каких-либо претензий ко мне с его стороны. Несколько лет спустя он умер. С отчимом же у меня контакта не получилось. Я всю жизнь называл его по имени. Не мог произнести «папа». Он всегда был мне чужим человеком.
Она: Как же так?! Столько лет вместе, а никакого контакта. Я не понимаю.
Я: А вот так.
Она: Это неприятие было направлено с вашей стороны или с его?
Я: С обеих.
Она: А что ваша мать?
Я: А ничего. Она его любила. И любит до сих пор. Я на вторых ролях. [Нет, на третьих, на вторых — кошка Джеки.]
Она: Странно.
Я: Было очень трудно. Но у меня была отдельная комната. В России это редкость. Она была моей крепостью. И я выжил…
Она: И вы выжили… А теперь вы здесь и жить больше не хотите. А почему же вы тогда не попытались расстаться с жизнью здесь?
Я: Чтобы не быть запертым всё это время, мне пришлось под честное слово выпросить право на выход из клиники. Вот я и держу это слово. Иначе мне бы пришлось безвылазно сидеть в 5.2 в течение шести недель, а скорей всего, и дольше.
Понимаю, что всё превратилось в фарс. Я хочу покончить с собой. Меня запирают в закрытое учреждение, чтобы спасти. Я, благодаря побегу цыгана, не убегаю с ним, но также получаю назад некоторую свободу в перемещении. Т. е. могу тут же уйти и умереть. Затем, три недели спустя, врачи переводят меня в открытое отделение, где я подписываю бумагу, в которой говорится, что я нахожусь здесь отныне добровольно. Получается так, что я отказался от своего решения и типа: врачи, спасайте меня от самого себя! А ведь это не так. Я ни отчего не отказывался. Мне просто из-за медикаментов стало не-холодно-не-жарко. Я тупею…
