Когда на следующее утро я вышел на площадку вагона — часа через три поезд должен был прийти в Берген, — меня охватило странное чувство нереальности. Сквозь темноту и пьяную слякоть Осло, еще стоявшие у меня перед глазами, я увидел высоко, до полнеба, поднимавшуюся снежную гору, два белых, заблудившихся в синеве облачка, зеленую ленту длинного горного озера, тянувшегося вдоль железнодорожного полотна. Тяжелые лапы ледников застыли в мертвой, еще хранившей пятна ночи, снежной воде. В следующее мгновенье, прежде чем я успел опомниться от неожиданности, горький дым ударил мне в лицо, исчезло виденье розововерхой горы и шум поезда превратился в первозданный грохот. Когда мы вылетали из туннеля, я увидел, что гора отступила, озеро сменилось потоком, который, клубясь и бесчинствуя, стремился обогнать поезд, срывался с выступа серой скалы дымным водопадом.
Туннель сменялся туннелем. Сквозь неплотно пригнанные доски высоких заборов, защищавших железную дорогу от снежных заносов, просвечивал розово-голубой воздух Скандинавских гор. Почти до самого Бергена продолжался наш стремительный полет — поминутно мы то врывались в дымный мрак, то выскакивали на свободу, навстречу золотым горам, снегу, зеленой воде. Наконец голые горы покрылись огнями осенних лесов, в глубине, внизу, в узких ущельях, начали просвечивать фиолетовые пятна фиордов. Солнце стало нестерпимо ярким. И вот вдалеке лег сине-лиловый, огромный, дальше горизонта, бесконечный океан.
Еще не смерилось, но на востоке уже начали скопляться твердые облака, когда наш четырнадцатитысячетонный «Юпитер» вышел из Бергена. Мы долго, около часа, плыли широким фиордом вдоль невысоких скал. Понемногу отдалялась извилистая линия прибоя, на черной воде появились стальные отблески, поднялся широкий, упругий ветер. В самом горле фиорда, перед выходом в открытое море, берега снова сблизились — каменистые, плоские, дикие. Началась килевая качка. Когда мы вышли в насупившийся перед штормом океан, уже совсем стемнело, только на западе догорал суровый закат — тяжелый и злой. Все выше и шире становились великолепные океанские волны.
Я спустился в большую, восьмиместную каюту, помещавшуюся на носу парохода. Здесь качка была еще чувствительнее. На соседней с моею койке я увидел Костю Вялова, солдата, с которым мы бродили по Стокгольму. Вокруг него собралось несколько человек. Вялов рассказывал о своем побеге из лагеря в Петрозаводске, где была размещена часть пленных солдат Архангельского фронта, — в Финляндию. Все знали до мельчайших подробностей историю его побега, но тем не менее слушали внимательно. Вялов рассказывал подробно, подолгу останавливаясь на деталях, не имевших прямого отношения к побегу.
