Я собственной рукой подбрасываю эту монету, вы можете объяснить, почему она точно поровну падает на обе стороны? У нее ведь нет разума, механизма, правил, законов. Почему не сорок на шестьдесят или одна треть на две трети? Ровно пятьдесят на пятьдесят, почему?
Да, я понимаю, что у монеты только две стороны, но почему ровно… И почему тогда снова выпал орел, а? Это ведь был второй раз, ну почему?.. Ах, ладно.
Вы тоже считаете меня сумасшедшим, да? Не верите, конечно. Да что с вас взять? Сколько вам, меньше тридцати? Конечно меньше, значит, вы уже здесь родились, байками вас в школе перекормили.
Никогда не любил журналистов. Зачем вам нужна правда, ну зачем, объясните? Вы же все равно переврете, насочиняете лишнего. Не позволят вам правду рассказать остальным, не допустят. А в чем правда? В том, что люди все равно погибнут. Не завтра, не через год, пусть даже не через столетие, но они погибнут, сами себя уничтожат, как произошло тогда. Это всего лишь отсрочка. Подумайте, вам дали второй шанс! Он у вас есть, но как вы им воспользуетесь?
Ну не молчите, скажите же что-нибудь!
Да нету вас никакого шанса, слышите, нет! Вы захватили планету, захватили то, что видели собственными глазами. Вы идете по первой ветке, по пути гибели…
Ладно, мне все равно. Только ведь остальные звездолеты, которые должны были стартовать после нашего, обратно не вернулись. Где они? Не вяжется это с вашей историей, а? Потому что не было их, потому что была какая-то катастрофа на Земле. Но мне все равно.
Кэт сказала, что вы сделаете то, о чем я вас попрошу. Расплавьте монету у меня на глазах, сделайте это. Ну не сегодня, придите завтра, только чтоб я видел, как она плавится в шарик! Да, сделайте из нее круглый шарик, без всяких сторон, без орла и решки, только маленький круглый шарик…
— Только маленький круглый шарик, — дрожащим голосом повторил Михаил.
Его слушатель привстал, приподнял голову, закрыв глаза, потом резко выпрямился и подошел к столу. Тусклый свет слабо ударил по загорелой коже. Журналист, как он представился Кэт, показав той официальное разрешение на беседу с больным, ничего не записывал и не произнес еще ни слова. За все время его лицо ни разу не изменилось, не исказилось гримасой, не подернулось недоверием, не осклабилось усмешкой: с какой маской он вошел в комнату, с такой же и сейчас пронизывал глазами рассказчика. Роботов и то программировали на эмоции.
Наконец он взял монетку, с глухим щелчком подбросил ее, поймал той же рукой, зажал кончиками пальцев, указательным и безымянным, и… монетка начала медленно плавиться прямо на глазах у изумленного Сёмина.
