Та его часть, что недавно принадлежала Уикее, вспомнила вдруг про Аорее, перед глазами возникло черное оперение стрелы, торчащее из-под рыжей челки. Димка вскочил было, но тут же снова опустился в траву. Что толку вскакивать и даже бежать? Теперь хоть забегайся — друг мертв. Тем более, туда, где жил Уикее, не добежать. А побегать и так пришлось вволю. Сил больше нет!
Димка оглянулся на веселый с виду, беленький и чистый березнячок, из которого он только что выпрыгнул, словно заяц. Нет никаких гарантий, что сейчас оттуда не выскочат и волки. И не серые четвероногие, а такие же внешне создания, как он сам, но куда для него опаснее, чем зубастые хищники. Те, в худшем случае, его просто съедят, а эти…
Хотя те, кто за ним гонится, еще не волки — волчата. А точнее — шакалы. Детдомовские старшеклассники, которых науськали на него настоящие звери: директор Семирядов по прозвищу Семерка и классная воспитательница Дорофеева. Димка страдальчески сморщился, лишь представив эти ненавистные лица. По исцарапанной ветками щеке скатилась слезинка. Нет, пусть его лучше и впрямь загрызут волки, но в детдом он больше не вернется!
Вот бы оказаться сейчас снова в деревне, атакованной Черными воинами! По крайней мере, они — настоящие враги, их можно и даже нужно убивать без зазрения совести! Стоп… А как он попал сюда? Не Димка, который, понятно, прибежал на своих двоих, а Уикее, который совсем недавно сидел возле раненного старшего друга? Он играл на дусосе! Может, в этом все дело? Может, сделать это снова?
Уикее — теперь все-таки больше Уикее — полез было за пазуху, где хранил свистящую игрушку. Но на нем была вовсе не серая куртка из грубой ткани, а дешевая линялая рубашка в бледную серо-зеленую клетку. И все-таки он (теперь уже точно Димка) расстегнул верхние пуговицы и сунул руку под ткань. Ведь он-то, Димка, знал, что дусос там. Вернее, не дусос, а флейта Пана, названная так по имени древнегреческого шаловливого бога. Но по сути своей это был тот же дусос.
…Собственно, с флейты и начешись его неприятности… Нет! Настоящие неприятности начались, конечно, раньше, когда умерла мама. Хотя какие же это неприятности? Это горе, беда, трагедия! И мамина неожиданная смерть, и детский дом, куда, за неимением близких родственников, его сразу же определили. Но если с тем, что мамы больше нет, он смириться так и не смог, то к детскому дому надеялся все же привыкнуть и бедой его поначалу не считал.
