Так и получилось, что Аль шагнул за ворота Города не под проклятия отца, а под доброе напутствие матушки Клио.
«Ты — моё продолжение, мальчик, — думал Томео, глядя вслед сыну. — Моя солнечная нить. Что я без тебя? Пустая игла, которая только больно колет пальцы и не умеет оставить даже простого рисунка…»
Хотелось крикнуть: «Я люблю тебя, сынок!», — но он не мог даже пожелать светлого неба, как матушка Клио. Хотелось, чтобы Аль обернулся, хоть разочек. Чтобы понял. Чтобы простил — за слова, которые были сказаны, и за те, которые так и не были произнесены.
Аль не обернулся. И мастеру Томео почудилось, что ножницы в чьей-то невидимой руке перерезали солнечную нить его жизни. Ножницы, чьи чёрные лезвия были похожи на крылья огромной птицы…
Сперва Аль шёл, не разбирая дороги. Слёзная муть застилала глаза, и в ней плавало видение бескровных отцовских губ, роняющих проклятия, и двери родного дома с медным кольцом, до блеска натёртым сотнями ладоней. Двери, теперь закрытой для Аля навсегда.
Потом Аль сообразил, что идёт не на восток, как велел мастер Бри, а на запад. Остановился. Измученные ноги задрожали. Юноша присел на траву возле дороги. Вдохнув горьковатый запах полыни и душистый — мяты, шмыгнул носом; припомнил горячий чай с мятой и мёдом, который пили дома по утрам, — и расплакался.
Высоко поднявшееся солнце напекло затылок. Из мешочка матушки Клио, подвернувшегося под щёку, вкусно пахло пирожками. Аль утёр слёзы, съел сладкий пирожок с земляникой, и решил, что теперь всё равно, в какую сторону идти. Какая разница, если у него больше нет своего дома.
Цветы на лугу, через который он шёл, были такими красивыми — захотелось сейчас же подобрать цвета и хотя бы наметить рисунок, чтобы потом, уже не торопясь, завершить вышивку. Аль полез в котомку, не сразу припомнив, что мастер Бри, пересмотрев собранные вещи, отобрал шкатулку с нитками и иголками. А ту ученическую иглу, которой Аль вышил свою дипломную работу, мастер Бри уронил на пол и раздавил каблуком. Недовольно морщась, будто исполнял крайне неприятную обязанность. Аль опять едва не расплакался, вспомнив обломки ни в чём не повинной иглы.
Его будто что-то гнало вперёд. Аль почти не ел — пирожки матушки Клио потихоньку каменели в мешке. Спал урывками: стоило закрыть глаза, Аль проваливался в серую вязкую муть, как в болото, из которого сейчас же хотелось выбраться. Сперва думал — из-за непривычки к ночёвкам под открытым небом; потом разобрался, что любая остановка раздражает, кажется пустой потерей времени. Будто внутри Аля поселился кто-то чужой, зло и нетерпеливо погоняющий усталое тело и непривычные к долгой ходьбе ноги. Куда? — растерянно спрашивал у него Аль. Скорее, сердито торопил чужак. Скорее.
