Единственным побужденіем к таким трудам было страстное желаніе принести пользу—любовь к человечеству в истинном и обширнейшем смысле этого слова. Станем-ли удивляться тому, что Бентам вскоре сделался великим авторитетом для наиболее либеральных общественных деятелей и писателей тогдашней эпохи? По возвращеніи из Россіи, в конце 1787 года, он издал знаменитое сочиненіе: „Defence of usury“' (Защита роста), в ко-тором доказывал, что неследовало стеснять торговлю деньгами. Русская-же публика впервые ознакомилась с трудами англійскаго философа по выходе в 1802 году перваго значительная собранія его сочиненій во французском изданіи Дюмона, который изложил идеи Бентама ясным, увлекательным слогом, и в такой форме, которая сделала их доступными для обширнаго круга читателей. Сам Дюмон, в том-же году, отправился в Петербурга и нашел там самый благосклонный пріем в высшем круге общества. Ежели надежда на распространеніе бентамовых идей входила в план его поездки в Россію, (в чем едвали можно сомневаться), то она совершенно исполнилась. Вот что писал он к одному из своих друзей, юристу Ромильи, в іюне 1803 года.
„Можете-ли вы поверить, чтобы в Петербурге было продано моего „Бентама" столько-же экземпляров, сколько в Лондоне? Сто экземпляров разошлось в короткое время, и книгопродавцы просят новаго запаса: это доставило мне благосклонность многих лиц, которую употребляю в пользу. Книге удивляются, а издатель скромно принимаете свою долю общаго удивленія. Но что наиболее поразило меня, это—впечатленіе, какое произвели определенія, классификація и метод, а также отсутствіе декламацій, которыя были так скучны для людей с серьозным умом."
В продолженіи своего пребыванія в Петербург, Дюмон познакомился с Новосильцовым и встретил на обеде в его доме князя Адама Чарторыскаго и графа Павла Александр. Строганова, которых знавал прежде, перваго в Женеве и втораго в Лондоне. Отдавая справедливость их простой в обращеніи и обширным сведеніям, Дю-
іі*
мон надеялся, что гласность их совеіцаній и отчетов по части народнаго просвещенія распространится и на другія отрасли русской администрации, и особенно на судопроизводство, потому что суды нуждались в ней всего больше, и хотя адвокаты и судьи в Россіи казались Дюмону ниже всякаго понятія, которое можно было составить о них в Англіи, однакоже, наблюдая спокойный и благоразумный прогресс русских учрежденій всякаго рода, он был уверен, что в продолженіи десяти лет все должно было у нас измениться к лучшему. На счет самаго Императора Александра, Дюмон отзывался самым благопріятным образом. „Не стану повторять того — нисал он — что говорят о Государе его поклонники, люди, наиболее к нему близкіе. Всего лучше хвалят его те, которые, норицают его —то за его мягкость,
