— По всей видимости, да. У синдрома Дауна есть такое свойство.
— Печально, — сказал Холлус.
Некоторое время мы простояли в молчании. У стены зала имелся небольшой альков, в котором проигрывалась древняя презентация о том, как образуются окаменелые останки динозавров и как их извлекают из земли. Естественно, эту звуковую дорожку я слышал миллион раз. В конце концов она подошла к концу, и, поскольку после этого никто не нажал на большую красную кнопку, Холлус и я сейчас оказались в полной тишине, в компании одних скелетов.
— Холлус, — наконец произнёс я.
Форхильнорец вновь обратил внимание на меня:
— Что?
— Сколько… На сколько вы ещё планируете здесь задержаться? То есть, я хочу сказать — в течение какого времени тебе будет нужна моя помощь?
— О, прошу прощения, — ответил Холлус. — Я веду себя бесцеремонно. Если отнимаю у тебя слишком много времени, просто скажи — и я уйду.
— Нет, нет, нет! Я имел в виду вовсе не это. Поверь, наша работа меня безумно радует! Просто… — сказал я и запнулся.
— Что? — спросил инопланетянин.
— Я должен тебе кое в чём признаться, — наконец, выдавил я.
— Слушаю.
Я глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
— Говорю тебе это, потому что у тебя есть право знать, — сказал я и опять умолк, не зная, какими словами продолжить разговор. — Знаю, когда ты появился в музее, ты просто спросил какого-нибудь палеонтолога — любого. Ты не спрашивал конкретно меня. Ты мог направиться в любой из музеев — в музей имени Фила Кюри в Тирреле, или в музей имени Майка Бретт-Сурмана в Смитсоновском институте. Они бы отдали всё, лишь бы ты очутился у них на пороге.
Я вновь умолк. Холлус терпеливо смотрел на меня.
— Прошу прощения. Должен был сказать тебе раньше, — сказал я. Глубоко вдохнул и задержал дыхание как можно дольше. — Холлус, я умираю.
Инопланетянин повторил это слово, словно при изучении английского он каким-то образом его упустил:
— Умираешь?
— У меня неизлечимый рак. Мне осталось жить несколько месяцев.
Холлус немного помолчал. Затем из левой речевой щели у него вырвался звук «Я…», но больше ничего. В конце концов, он всё же заговорил:
— Допустимо ли в таких обстоятельствах выражать сожаление?
Я кивнул.
— «Мне» «очень» «жаль», — сказал он. И через несколько секунд добавил: — Моя мать умерла от рака; это ужасная болезнь.
Определённо, с этим не поспоришь.
— Знаю, тебе предстоит ещё много узнать, — сказал я. — Если ты предпочтёшь работать с кем-то другим, я тебя пойму.
— Нет, — сказал Холлус. — Нет. Мы одна команда.
