Он снова зажигает спичку, заглядывает мне в глаза.
— А, сволочь, гадина, гадина, гадина! — затрясшись, кричит он и плюет мне в лицо, раз и другой. Потом вскакивает и бежит вверх по лестнице.
Я тоже подымаюсь и, шатаясь, спускаюсь книзу. С трудом отворяю дверь.
На улице светает, звезды истаяли в небе, оно молочно-белое и равнодушное. Переулок пуст, утренний ветер хозяйничает в нем, крутя бумажки и сухие листья.
— В таком городе, — бормочу я, придерживая сердце, — в таком городе!..
VII
Можно ехать. Машина губсоюза подана. Это своего рода маленькое торжество? Аносов и Бурдовский были на хлебозаводе только в начале стройки. Тут требуется некоторый шик, не на трамвае же ехать правлению, черт возьми! Одетые, с Бурдовским заходим в орготдел. Аносов распекает инструктора Поплетухина. Он умеет делать это с уничтожающей корректностью:
— Не сочтете ли вы необходимым, товарищ Поплетухин, впредь осведомлять меня о всех претензиях со стороны порученных вам предприятий? Чтобы мне не приходилось делать большие глаза, как в данном случае, когда фабком...
— Хватит, Аносов, пора ехать. Машина подана.
В глазах Поплетухина можно прочесть благодарность.
— А Иванова? — говорит Бурдовский. — Иванова, ты была на хлебозаводе? Нет? Так что же ты сидишь? Нам же веселее в дамском обществе.
Иванова смотрит на меня вопросительно.
— Едем, едем, Иванова, — места хватит.
В автомобиле мы с Ивановой усаживаемся рядом, Аносов с Бурдовским на переднем сиденье.
Через минуту Аносов вдруг начинает рыться в своем портфеле.
— Да вот, совсем забыл, — я тебе приготовил акт приемки. Обрати внимание на пункт седьмой.
Я просматриваю акт. Вот оно: «После тщательной сверки складских сортовых книг с накладными за период с ноября 1925 года по июль 1926 г. обнаружено...»
— Об этом ты мне уже говорил. Но ведь явных доказательств, что тут фигурирует именно частник, нет. При этом кассовая сторона у них в порядке.
— А показания ихнего инструктора?
— В сущности и инструктор не сказал ничего определенного.
— Ну, уж это только следствие разберет — определенное тут или неопределенное. Я ж тебе говорю, что вся атмосфера у них чрезвычайно подозрительна. Уж меня мой нюх не обманет... Так как же ты решил: сообщать в прокуратуру или не сообщать?
Я молчу, раздумываю.
— Главная-то фигура у них, конечно, этот Потажицкий, — говорит Аносов. — Птица стреляная. Благородства сколько, осанки, — ух ты! Но и невооруженным глазом видно, что жулик. Скверно то, что он уже успел удрать куда-то, в Крым, что ли. Ищи теперь ветра в ноле.
