Лечу по коридору. Передо мной вырастает чья-то длинная фигура. Очень бледное лицо, адвокатская бородка клинышком, небритые щеки.
— Шура... Александр... Михайлыч, — говорит он с запинкой и протягивает руку. Что-то страшно знакомое начинает светиться в серых, запавших глазах.
— Что-то не узнаю... Не припомню...
— И не мудрено, — усмехается он, — восемь лет не видались. Сергей Толоконцев. Честь имею впервые представиться. Впервые — потому что у гимназистов представляться было как-то не принято.
Забытая, но по-старому привычная радость толкает меня в сердце. Я бросаюсь к нему... Хотя... Нет.
— Откуда же... так неожиданно?
— Ниоткуда. Уже три года тут болтаюсь. Но только на днях узнал, что ты тоже здесь и на таком, так сказать... посту. Вот и пришел. Около часу сижу, жду, ибо услужающие твои в кабинет меня не пропустили, говорят — заседание.
— Действительно, было заседание. Да и сейчас я очень тороплюсь.
— Ах, торопишься...
— Давайте сядем, что ли.
Мы садимся на диванчик. Мимо проходят взад и вперед инструктора, завмаги, посетители, удивленно оборачиваются на меня, здороваются. Сергей оглядывает их с головы до ног. Очень неловко сидеть так, боком друг к другу.
— Ничего себе, солидное у вас заведение, — говорит он, растягивая слова. — Это что же, все служащие твои?
— И служащие и просто так, по делу... Вы чем же сейчас занимаетесь?
— Занимаюсь-то? Щекотливый вопрос. Месяца три ничем не занимаюсь. Безработный и, что называется, свободный художник. А раньше был агентом по распространению каких-то свиноводческих брошюр. Еще раньше — сторожем на Центральном рынке. И так далее. Вообще привилегией на труд в сей стране не пользуюсь. Юридические же мои таланты, по условиям века, пока зарыты в землю.
— А где... Софья Николаевна? По-прежнему играет?
Что-то он все усмехается и как-то криво, одной щекой.
— Сестра живет со мной. Но не играет уже давно. Наигралась... У нее, видишь ли, голос пропал.
— Как пропал? Ведь она же не оперная актриса.
— А вот так и пропал. Шепотком говорит. Это еще с девятнадцатого, после одной тогдашней экспедиции. Ездила зимой за картошкой, где-то на буферах двое суток просидела, ну и вернулась... и без картошки и без голоса... Впрочем, это и не важно...
— Почему же не важно?
Сергей повертывается и смотрит на меня в упор.
— А потому что все равно ломаться на сцене перед этой новой публикой... — он вдруг осекается и замолкает.
Потом продолжает спокойно, уже не глядя на меня:
