Пышный застал его за выкладыванием уже третьего коробка. Другой моторист, полтавчанин родом, вел счет крестиками на переборке.
— Сколько у тебя? — лениво осведомился Павлов.
— Восемьдесят две, — в тон отозвался дружок. — Стараются, казенного добра не жалеют.
Спустя двенадцать часов бомбежка прекратилась, и шумы винтов стихли. Но едва лодка стала всплывать, как все началось сначала.
Командир увел лодку на глубину. Снова маневры, размеренные возгласы акустика и отсчеты то ближних, то дальних ударов. Враг вцепился в свою добычу крепко и, поймав ее след, уже ни за что не хотел отпускать.
Пришлось выключить машинки регенерации и прекратить очистку воздуха. Запасы электроэнергии и кислорода подходили к концу. Концентрация углекислоты угрожающе росла. Стало тяжело дышать. Людьми овладело сонливое оцепенение.
Пышный старался не шевелиться. Он задыхался. Липкая испарина покрывала все тело. Дыхание нарушалось. Как ни старался сигнальщик поглубже вдохнуть воздух, ему казалось, что рот забивает какая‑то горячая густая масса. В глазах всплывали то темные, то красные круги. Кровь в ушах шумела прибоем. Сознание мутилось.
Сколько так продолжалось, он определить не мог. Но как только вновь наступило затишье, Дмитрий отчаянным усилием заставил себя подняться. Неловко ступая непослушными, точно чужими, ногами, он направился к мотористам.
Когда он пробирался по отсекам, его окликнул комиссар.
— Ну, как в носовом?
— Нормально, — хрипло выдавил рулевой–сигнальщик.
На сером от усталости лице комиссара появилось подобие улыбки.
— Нормально, говоришь? Это хорошо.
Он помолчал, точно экономя слова, и с трудом продолжил:
— Скоро, наверно, всплывем. Работать на боевых постах надо будет всем. Только люди:.. Железо и то сдать может… Ты вот что, Пышный… Посмотри в моторном… Ты коммунист. Ну, надеюсь. Понял?
Пышный скорее почувствовал, чем услышал, чего хотел от него комиссар, но ответил, что все понятно.
При появлении сигнальщика моторист и головы не повернул к приятелю. Он сидел, грузно привалившись к борту. Мелкие капли пота бисером блестели у него на лбу. Двое других краснофлотцев лежали, как неживые.
Сигнальщик слегка тряхнул приятеля за плечо. Тот поднял на него тусклые глаза.
— Мат, беззвучно сказал он.
— Что? — не понял Пышный.
— Похоже, мат нам выходит.
— Похоже? — переспросил сигнальщик. Мысли его мешались. «Железо и то сдать может», — сказал комиссар. А люди? Чем их расшевелить, заставить найти в себе еще какие‑то силы? Заиграть на баяне? Он не умел. Да и нельзя. Запеть? Тоже нельзя, и дыхания, голоса не хватит. Он постоял, покачиваясь, задыхаясь, и медленно выпрямился.
