Потом один из солдат крепко пнул его носком сапога в бок, точно вымещая зло на мертвом, либо так, на всякий случай. От острой боли Марков чуть не вскрикнул, но успел вовремя стиснуть зубы. Еще он опасался, что его могут выдать ресницы: он где‑то слышал, что у всех, изображающих обморок или притворяющихся спящими, они дрожат. А если их стискивать, то это еще заметнее. И еще солдаты могут заметить пар от дыхания. Или его ветерком сдувает?
Не пора ли уже вскочить, броситься на них?
Над ним звякнуло, точно кто камнем хватил немца по каске, тот глухо охнул, второй ойкнул громче и заорал дурным голосом:
— Шарфшютцен!
Это слово моряк знал отлично и не раз предупреждал необстрелянных новичков беречься от вражеских «шарфиков» — снайперов. Оба солдата плюхнулись на землю и, виляя задами, быстро поползли к блиндажу. Один все время хватался рукой за шею.
«Володькина работа, не иначе, — с удовлетворением отметил старшина. — Здорово бить наловчился. Только зачем по головам целил? Бил бы по корпусу, положил бы обоих. Надо будет сказать». И тут же спохватился — легкое дело: сказать. Сам еще сначала выберись…
Сколько же тут лежать придется? Ясно было только одно: немцы его пока трогать не собираются.
Между тем жизнь на вражеском переднем крае постепенно входила в свою колею. Слышались офицерские покрикивания, звяканье лопат — значит, восстанавливали развороченные окопы. Потом раздались повеселевшие голоса, и ветер донес дразнящие аппетитные запахи — солдатам и офицерам доставили термосы с кофе. Только тут Марков почувствовал, как ему отчаянно хочется есть. С вечера, готовя бойцов к атаке, он как‑то не удосужился поужинать, а с утра успел лишь выпить кружку крепкого чаю. И еще не менее остро хотелось курить. Потом стал донимать холод.
Еще недавно ему было жарко от быстрого бега, и тельняшка взмокла от пота. А теперь он медленно остывал на холодной, промерзшей земле. Правда, кое–где ее прикрывала жухлая прошлогодняя трава. Но ее было так мало!
Больше всего стыли пальцы ног. Он старался ими шевелить — благо, было незаметно. Все же это согревало очень мало. Но постепенно солнце, яркое и в январе, поднимаясь все выше, становилось теплее. Темный бушлат точно впитывал его лучи. Начало клонить ко сну. Тогда ему впервые по–настоящему стало страшно: спать нельзя ни в коем случае. Во сне он может пошевелиться, привлечь к себе внимание, и тогда его возьмут спящего, что называется, голыми руками…
