Только разве интересно умирать от руки полицейского или от рук тайных брежневских охранников? Другое дело, когда тебя убивают добрые и сильные люди, как эти напротив.
А они все смеются.
Никогда никому не завидовал, а тут вдруг зависть черная гадюкой подколодной в душу тихонько заползла. Ах, мне бы такие штаны по колено да шляпу с пером! А кружка с пивом у меня уже есть. Что еще человеку для полного счастья надо?
А они хохочут, закатываются. Один закашлялся, а хохот его так и душит. Другой встает, кружка полная в руке, пена через край. Тоже хохочет, а я ему в глаза смотрю. Что в моих глазах — не знаю, только, встретившись взглядом со мной, здоровенный австрияк, всей компании голова, смолк сразу, улыбку погасил. Мне тоже в глаза смотрит. Пристально и внимательно. Глаза у него ясные. Чистые глаза. Смотрит на меня. Губы сжал. Голову набок наклонил.
То ли от моего взгляда холодом смертельным веяло, то ли сообразил он, что я себя сейчас хороню. Что он про меня думал, не знаю, но, встретившись взглядом со мной, этот матерый мужичище потускнел как-то. Хохочут все вокруг него, хмель в счастливых головах играет, а он угрюмый сидит, в пол смотрит. Мне его даже жалко стало. Зачем я человеку своим взглядом весь вечер испортил?
Долго ли, коротко ли, встали они, к выходу идут. Тот, который самый большой, последним. У самой двери останавливается, исподлобья на меня смотрит, а потом вдруг всей тушей своей гигантской к моему столу двинулся. Грозный, как разгневанный танк. Челюсть моя так и заныла в предчувствии зубодробительного удара. Страха во мне никакого. Бей, австрияк, вечер я тебе крепко испортил. У нас за это неизменно по морде бьют. Традиция такая.
Подходит. Весь свет мне исполинским своим животом загородил. Бей, австрияк! Я сопротивляться не буду. Бей, не милуй! Рука его тяжелая, пудовая, на мое плечо левое легла и слегка сжала его. Сильная рука, но теплая, добрая, совсем не свинцовая. И по той руке вроде как человеческое участие потекло. Своей правой рукой стиснул я руку его. Сжал благодарно. В глаза ему не смотрю. Не знаю почему. Я голову над столом склонил, а он к выходу пошел, неуклюжий, не оборачиваясь. Чужой человек. Другой планеты существо. А ведь тоже человек. Добрый. Добрее меня. Стократ добрее».
«Мама, если ты эту книгу читаешь, привет!»
— «За измену СССР, — сказал ты, — угрызений совести у меня нет: это была преступная сатанинская власть». Представляю, что творилось в Аквариуме, когда стало известно, что ты ушел к англичанам, а что пришлось пережить родным, которые за «железным занавесом» оставались? Я тебя вновь процитирую: «Если бы каждый из нас за родственников боялся, так бы мы и остались рабами. Я понимаю: нанес огромный ущерб, и никак перед своими родными…
