Хмель помогал Маше избавиться от грустных мыслей.
— О-о! — удивился Людвиг, последовав ее примеру. — Это очень-очень хороший тост. Тем более из уст такой… такой…
Ее ладонь оказалась в его руке. Он нежно поднес тоненькие пальцы девушки к лицу и поцеловал каждый поочередно, вернее, только дотронулся губами до их кончиков, со значением глядя ей в глаза, от чего по спине у Маши поползли мурашки.
Однако же и вправду все говорят, что она умеет нравиться. Окончательно захмелев и прогнав ненужные мысли из головы, утвердилась Маша в своих чарах. Умеет она подать такой знак, от чего даже мимолетные знакомые сходят с ума!
Она чувствует, как этот немец тоже запал на нее, да и она не прочь. Зачем ей эти свинские сношения на рабочем столе с Афанасьевым или эта небрежная любовь, походя знаменитого чемпиона Вовы? Вот он ее настоящий обожатель, сидит напротив, опрятный, одетый в красивый костюм, хорошо пахнущий иностранец. И ее тоже тянет к нему.
Она дарит ему одну из самых своих многообещающих улыбок, которая таит в себе откровенный призыв к близости.
Он не может выдержать ни ее взгляда, ни многообещающей улыбки и нервно закуривает.
— Может быть, закажем еще? — Людвиг показывает на пустой графинчик.
Официант тут как тут.
— Только не напивайся, — наставлял ее Афанасьев. — Напившаяся баба лишнего болтанет, а потом… сама понимаешь.
— Что лишнего? Я ведь никаких тайн не знаю, — возражала Маша.
— Ну о том, например, что тебе денег не хватает. Они, — начальник многозначительно показал на потолок, — знаешь, потом суммируют и про то, что нам плохо живется, и про все такое.
— Мне хорошо, всего хватает, — рассудительно произносит подчиненная.
— Вот поэтому я тебе его и доверил. Этого Людвига, как его там, Бетховен хренов. Ты за ним присмотри.
— Не умею я присматривать, он ведь взрослый… — подозревая, что шеф хочет ее во что-то втянуть, слабо сопротивляется Маша.
— И в болтовню про пакости всякие с ним не вступай, — не обращая внимания на ее отказ, продолжал начальник.
— Про какие пакости?
— Про разврат. Слышала о таком? У них он пышным цветом на Западе. Нам такого не надо! Ты хоть и совершеннолетняя, но еще мала! — Степан Степанович игриво пролез рукой под юбку, пробуя ущипнуть за ягодицы.
— Да зачем он мне? — уворачивается от постылых ласк Маша. Как и подобает комсомолке, она гордо поднимает голову. — Я… — ей хотелось произнести: не такая. А то, что с ним, толстым, безобразным, липучим, соглашается, так потому, что деться некуда.
