Вдали эстакада, — по ней, наверное, летом спускают бревна. На высоком берегу какие-то сараи, рубленые амбары, кучи бревен. Север! Все сурово, угрюмо. Баржонка коченеет у берега, а вон какие-то суденышки вытащены подальше от воды, должно быть, уже на зимовку.
И на теплоходе всюду снежок и лед, того и гляди — упадешь. Палуба в снегу, и в подвешенной шлюпке снежок. Сырой флаг застыл, гремит на ветру. Свертки канатов обледенели; сходни, поручни, кнехты — все подернулось ледяной пленкой. Всюду на теплоходе свисают сосульки, точно не осень, а весна на земле.
Гурин по трапу спустился на берег. Ветер холодный, резиново-упругий толкал в спину. Под металлическое днище теплохода сочно хлопают волны.
Когда-то, вечность назад, он сходил на этот берег в толпе актеров и шел к клубу. И все они жили тогда в школе, играли спектакли… Где они теперь, все эти свидетели его унижения? Сколько их уцелело?
Надо бы ему сейчас вспоминать о молодости и любви, вспоминать с благодарной, светлой печалью, но их так унизили тогда, что сейчас, даже через толщу времени, проступало в душе всего лишь смутное отвращение к ним…
За двадцать дней на теплоходе он до того засиделся, что тело его уже бунтовало, требовало движений, усилий, и поэтому он не взошел, а взбежал на высокий берег. Р1 там увидел большое село. В домах трещали печи, из труб валили дымки, сияли окна, пахло похлебкой… Ну, здесь еще можно жить. Но уж этот суровый мир берега, — не дай бог!
Гурин бродил по пустынным улицам, среди бревенчатых изб, не узнавая ни одного места, ни одного уголка. Под ногами хрустели лужи, застекленные морозцем. Снежок лежал пушистыми шапками на вилках еще не срубленной капусты, на совсем еще зеленых листьях малины. От этой единственной, редкой зелени сладко, весенне дрогнула душа…
7
Ночью, в пустынной протоке, пристали к плавучей нефтебазе. Она была причалена к высокому — стеной — дикому берегу.
К Гурину подошла Анна Филаретовна, села рядом. Дул пронизывающий ветер, угрюмо плескалась Обь. Пожилая женщина в телогрейке, в сапогах, в шали стояла среди баков в темноте и ветре. Она отпускала судам дизельное топливо.
Николай кошкой прыгнул к ней через поручни. Он стремительно орудовал со шлангом, светил карманным фонариком, кричал дружкам Косте Мухе и Ванюшке Чеснокову:
— Чего рты разинули! Тяните шланг!
Луч метался по темной рубке, по женщине, по цистернам. Сильно пахло нефтью. С высоты яра сыпалась на палубу сухая листва. Костя и Ванюшка, как всегда, задирая друг друга, дурачась, тянули змею шланга к люку в машинное отделение…
