Она вдруг вспылила:
— Какие трансформации? Вся его пародийная показушность, весь этот маскарад манер и суждений — твоя работа.
— Но при чем тут я? Что ты городишь? — но она вроде уже не слышала.
— К черту, не буду убирать, — Зюка звонко метнула на стол тарелки, которые держала в руках. — Давай покурим. — Я щелкнул зажигалкой перед концом ее «Кента» кинг сайз.
— А это мама, — Зюка кивнула на вторую фотографию.
— Двадцать лет назад?
— Нет, в этом году. Она приезжала ко мне из Швеции. Ей шестьдесят четыре, и она прелестна, легкомысленна и молода. Я спросила, как ей удается оставаться такой законсервировавшейся? Она обняла меня и шепнула: «Мы молоды, пока нас любят».
Зюка повернула стул, на котором сидела, наискось к соседнему и положила на тот ноги:
— Напрасно американцев высмеивают за задранные ноги. Это лучший способ быстрого отдыха, — но о чем-то своем: — Если косишь, когда роса уже сошла.
— Неужели ты его любишь? — спросил я наконец.
— Для мамы никогда не существовало ничего, кроме любви. Войны, страны — все не имело значения. Она уехала из Литвы за человеком, которого любила. А я столько лет наивно полагала, что у них с отцом были разные политические убеждения.
— Она все еще с ним?
— Нет, он умер. Билась, работала кем попало. Пять романов — один несчастнее другого. Но теперь у нее новая любовь, счастливая, и она — молодая. Она все восклицала: «У меня взрослая внучка? Не пиши ему, что она взрослая. Я скажу, ей пять лет».
— Они виделись?
— Да. Катя тоже гостила у меня во время студенческих каникул. Она на первом курсе исторического в МГУ.
— Я бы хотел посмотреть на Катю.
— Посмотри. Поедешь в Москву и посмотришь. Я даже дам тебе письмо к ней.
— Можно? Ты разрешаешь?
— Ну конечно. Это ведь не твоя дочь.
Потом мы снова молчали и курили, и потому, что сигареты были «кинг сайз», увеличенно длинное молчание было долгим.
— Так ты любишь его? — спросил я, когда уже было необходимо раздавить в пепельнице противно задымившийся фильтр.
— Нет, — ответила она, хотя ее сигарета еще не докурилась.
— Так почему же ты живешь с ним? Ведь твой девиз, как и того грека: «Усталости чуждая Правда». Я верно цитирую?
— Верно. Ты всегда цитируешь точно, потому что знаешь только цитаты. Без сочинений и без контекстов.
— Так почему? Ты же лжешь каждый день.
— Я не лгу. Он знает, что я не люблю его и никогда не любила. А почему живу? — Она пожала плечами: — Наверное, слабая, инертная. Я же тоже несовершенная…
— Пиши письмо Кате, — сказал я. — Прямо сейчас. А то еще передумаешь.
