Жизнью он рисковал, можно сказать, в охотку, из спортивного интереса, потому что деньги, зарплата, с позволения сказать, на пятую часть не покрывала его усилий, его нервных и физических затрат энергии. Но видеть и понимать, что кто-то, прикрываясь твоей задницей, делает себе «красиво», взбирается все выше, и выше, и выше по лестнице власти, Клюеву на тридцать втором году жизни уже наскучило. То ли еще будет, сказал он себе после бузы в белокаменной, те ли еще хваткие ребята объявят себя очередными спасителями Отечества, оставив преподавание марксизма-ленинизма или прочей муры в вузах и академиях, оставив грызню за теплые места в авангарде рабочего класса, в цитадели чести-совести, взгромоздившись на броневички («Я, батенька, после т’гоячка, такую фигню с б’гоневичка нес, что потом в 'Газливе п’гишлось отсиживаться») и высокие трибуны.
И «предчувствия его не обманули», как часто повторял о себе Клюев. Одна кодла свалила другую. Образовалась независимая Россия. «С кем ты?» — орали с экрана телевизора, с площадей, заполненных толпами пожирателей вареной колбасы и серых макарон. «А ни с кем», — спокойно отвечал Клюев. Каждый за себя, один Бог за всех (ох, за всех ли?). Они, эти ребята-демократы, с кем были? Один на пятом десятке прозрел, другой на седьмом — не тем занимались, не в то верили, не в ту дуду дули. Один студентов исправно обучал коммунизму, другой товарищам военнослужащим объяснял, до чего же Владимир Ильич гениальным и вместе с тем добрейшим человеком был. «Его «котлы» уже примерил шурин и стрэлки пэрэводит втихаря, и на людях божится, шо в натурэ не видел красивей богатыря», — чем они все от блатных, от воров отличаются? Жаргоном разве что. У тех «феня», у этих сленг аппаратчиков, А цель одна — пожрать посытней на халяву. Все дело в бифштексе, джентльмены. За всем надо видеть бифштекс.
Его приятель Тенгиз теперь тоже борется за бифштекс.
Но Тенгиз хорошо платит ему, Клюеву, который тоже без бифштексов не может обойтись, как ни крути. Платит Тенгиз «зелеными», не «деревянными».
Клюев набросил халат, принес из кухни табуретку, поставил в прихожей, легко на табуретку вспрыгнул. В ящичке-антресолях помещались старые журналы да разное тряпье, годное на собачьи подстилки и наматывания на швабры. Но откуда-то сбоку, из тайничка, сделанного в стене, Клюев достал деревянный футляр, габаритами и формой один в один похожий на складную шахматную доску либо, в другом случае, на ящик, вмещающий набор инструментов — тут тебе штангенциркуль, тут тебе зубило, тут тебе метчик. В ящичке и в самом деле оказался какой-то инструмент, напоминающий разводной ключ. Три-четыре манипуляции, проделанные Клюевым секунд за десять, превратили «инструмент» во вполне узнаваемый пистолет-пулемет. Куда там «беретте», «узи», «вальтеру», «хеклер-коху», «стерлингу» и прочим игрушкам спецназа разных стран! Даже творения российского гения орденоносца Калашникова уступают этой штуке, разработанной все же на основе калашниковских автоматов. Пистолет-пулемет, которым владел Клюев, был раза в полтора короче достаточно современного АКС-74У, снабжался магазином с тридцатью патронами калибра 7,62 миллиметра и уступал знаменитому АКМС только в прицельной дальности стрельбы — метров шестьсот против километра у детища самоучки-орденоносца. Шести сотен метров Клюеву при его роде деятельности за глаза хватало. Зато автомат снабжался совершенным глушителем, или, как его официально называют, прибором бесшумной и беспламенной стрельбы. Сработан этот автомат был в старом городе оружейников, на заводе, существующем уже не один десяток лет. На том же заводе существовал — тоже не первый год, между прочим — некий цех или участок, где мастер-универсал производил такие штучные изделия, продавая их потом исключительно за валюту. Собственно говоря, он продавал не продукцию — это была забота ребят пошустрее, побашковитее, понаглее — он продавал свой труд, оплата которого производилась все в тех же долларах чудной заокеанской державы.
