Аристиг – тоже раб, но свеи обращаются с ним бережно, уважают его искусство, присылают в кузню вдоволь жирного мяса и крепкого пива. В кузне – всегда дымно, чадно, горячо, старый, носатый грек своенравен, прикладывает подручных, Любеню и второго – франка Бове, по голове, по хребту чем ни попадя. Зато свеи их больше не трогают, они вроде как на особом положении, они – тоже будущие умельцы. А грек – что, вспыхнет и отойдет. Потом сядут, поговорят, посмеются даже.
Грек действительно выдающийся мастер, скоро разобрался юноша. Бывало, постучит по любому железу заскорузлым, паленым ногтем, послушает звук – и словно насквозь увидит, какой крепости этот металл, сколько его надо калить, сколько охаживать молотом и как охлаждать потом. А не то берет в руки железную заготовку, слушает, гладит, думает и вдруг отбрасывает ее совсем. Не годится, говорит, в этом железе не будет настоящей крепости.
Да, у Аристига было чему поучиться, понимал Любеня. Если о свободе остается только мечтать, то пока – хоть выделиться среди остальных рабов, заслужить хоть малую каплю уважения от хозяев.
Любеня знал, старый грек уже обучил для владетелей фиорда нескольких мастеров, тех потом продали с большой выгодой. Скоро и им это предстоит, быть проданными, понимал юноша. Хорошо это или плохо – кто знает? Только боги…
* * *
Воин Сьевнар открывал глаза и видел прямо над собой лицо девушки.
Красивое лицо… Нет, не так, скорее – неземное лицо. Вроде – из плоти и крови, но в это трудно, почти невозможно поверить.
Темные брови, стрельчатые ресницы, тонкий, точеный, задорно вздернутый носик. Золотая волна волос. И глаза – голубые, ясные, как безоблачное, летнее небо. И губы – пунцовые, сочные, как налитые ягоды земляники.
Очень красивое лицо… Земное, близкое, и не земное одновременно.
Нет, он как будто видел раньше это лицо, что-то смутное мелькало в памяти. Как видел всех обитателей окрестностей Ранг-фиорда, сталкиваясь в работе, на сходах или на общих праздниках. Но здесь, так близко, совсем рядом…
Потом он снова терял сознание, и опять приходил в себя, в очередной раз заново удивляясь красоте знакомой незнакомки. Если бы не две темные родинки на нежной щеке с чуть заметным персиковым пушком – он бы решил, что видит перед собой валькирию Христ, самую красивую из дочерей Одина Все-Отца. Родинки – свидетельство человеческого происхождения, у гладкокожих богов на теле не бывает этих знаков судьбы.
Сангриль! – позвал ее кто-то, и она откликнулась на это имя. А он, снова прикрыв глаза, несколько раз повторил его про себя.
