«Почему он такой радостный, Михмих? — подумала Онежка. — Красиво кругом?» Догадка пришла к Онежке: рад, что она вернулась цела и невредима?
Шла за Лопаревым, молчала, глядела в его коричневый затылок с едва заметными седыми волосками и уже готова была простить ему все: что он послал ее в туман, что не стал искать ее, что он ни словом не может ее пожалеть, — когда Лопарев вдруг остановился, сбросил на землю пенек и, весь потный, ласково сказал этому пеньку:
— У-у-у, проклятый! Образина-то, надо же?! — и засмеялся. Еще раз осмотрел внимательно пенек и только между прочим, не глядя на Онежку, спросил:
— Ну, как в тумане-то? Я думал, гробанешься, чего доброго!
— Вы это с кем разговариваете? — спросила Онежка.
— С тобой, ясное дело… — ничуть не смутился Лопарев.
Онежка не стала отвечать ему, сама спросила:
— А что вы стали бы делать, Михаил Михайлович, если бы я… как это вы говорите… и в самом деле гробанулась?
Тут Лопарев серьезным и деловитым взглядом окинул Онежку всю — с ног до головы.
— Сколько килограммов?
— Каких? — не поняла она.
— Обыкновенных. По тысяче граммов каждый.
Снова она долго не могла понять вопроса, а потом провела ладонью по руке, по лицу, почувствовала, как покраснела вся, и тихо-тихо ответила:
— Давно уже не взвешивалась… А вообще — пятьдесят три…
— Пустяк! — повел он плечами. — Вот эта штука, — он хлопнул по пеньку, — тоже пуда три. С гаком. Ничего, тащу… Утащил бы и тебя!
Лицо у него было все в поту, в земле и в трухе: он испачкался о пенек; уши — оттопыренные и прозрачные, как у ребенка, а коричневые глаза — по-хозяйски строгие. Он был сильный. Действительно, он ее запросто унес бы на своих плечах, если бы она вдруг сломала руку или ногу…
— Михаил Михайлович, ну, а если б я… совсем?
Теперь не понял он:
— То есть как это совсем?
— Очень просто — упала бы с какой-нибудь скалы в тумане, мало ли что может быть, и гробанулась… Сейчас лежала бы на камне… изувеченная… мертвая…
— Выдумываешь! — засмеялся Лопарев. — Трусиха! Знаешь, так не бывает!
Он сказал это с таким убеждением, что Онежка вздрогнула вся. Приостановилась: «Почему так не бывает? Почему так не могло быть с ней, если всего лишь час или два назад так было?» Лопарев же медлил с ответом на ее безмолвный вопрос и только после долгой-долгой паузы заговорил снова:
— С первого же раза и совсем? Не бывает. Человек много раз споткнется, потом, смотришь, грохнулся. Почему грохнулся? Не боится больше спотыкаться, вот почему. Привыкает. Начинает думать, будто спотыкаться — это можно, это не беда. Тут как раз беда к нему… В общем, философия. Ты думаешь, для чего мне эта коряга?
