Зелимхан | страница 25

Но выругался лишь полковник в ответ:

— Суки, стервы!

Тогда сам Зелимхан к полковнику пришел. Ночью. Перескочив крепостную стену.

— Полковник, зачем Солтамураду жить не даешь? Мало тебе, что я абреком стал, мало, что моя жена в твоей тюрьме сидела? Перестань, полковник. Брат не со мною теперь. В Дагестане он. Верит еще, что смилостивишься ты, что сумеет вернуться домой. Не трогай его, полковник. Пусть дома живет.

— Дежурный!

— Дежурный придет, когда меня здесь не будет. Чернов бежал от моей руки — полковник не убежит.

И скрылся в ночи Зелимхан.

А наутро полковничий писарь строчил:

«Во вверенном вам округе… оказавший вооруженное сопротивление начальнику округа… Солтамурад Гушмазукаев… приметы… арестовать… направить в распоряжение».

Бумага пошла в Грозный. Из Грозного в Темир-Хзи-Шуру. Оттуда в Анди:

«Для исполнения».

Исполнил начальник. Арестовал. Направил в Петровскую тюрьму. Что на гребне горы, на знойном солнцепеке, откуда простор моря и простор гор видны.

Бежал Солтамурад. К брату. Абреком быть. Волком лесным.

К этому времени Гушмазуко из тюрьмы вернулся. В дом, опустевший, тревожный. Один Хассий в нем. Тихий, как ягненок, кроткий. Даже кровники его, такого, не трогали.

Плохие дома дела. Хозяйство разорилось. Дом валится. И Добровольский каждый день или через старшину, или сам требует:

— Утихомирь сына. Иначе я, мать твою в кровь, в тюрьме тебя сгною, в Сибирь в кандалах вышлю.

Подумал Гушмазуко. В лес даже ушел думать. В лесу прыгал через рвы, через камни. На деревья карабкался и:

— Если Зелимхан волк, я двадцать раз волк, — сказал.

И, чтобы не вековать в тюрьме и в Сибири, стал Гушмазуко абреком.

— Хорошо, полковник. Я абрек, это плохо. Зачем Солтамурада абреком сделал? Зачем Гушмазуко абреком сделал? Хорошо, полковник. Ты не попадайся мне — я сам к тебе выйду.

Вышел Зелимхан к полковнику. На Веденскую дорогу вышел. И убил. Полковника убил, писаря Нечи-таева и грозненского реалиста Саракаева.

Плохо. Потому что новых кровников приобрел Зелимхан — згиш-батоевцев. Эгиш-батоевец был Саракаев. Эгиш-батоевцы предали Зелимхана.

И все-таки, если было до сих пор абречество Зелимхана индивидуальным, если было оно до сих пор обычным, таким, к какому привыкла чеченская придушенная беднота, то с этого дня, со дня убийства полковника, Зелимхан вырос в глазах бедноты в героя. В Зелимхана харачоевского.

Пусть опять арестовали его жену, пусть экзекуционными отрядами наполняли селения Веденского ущелья, пусть ягненок Хассий, кроткий Хассий тоже оказался в тюрьме — Зелимхан убил полковника. Того самого, о котором сказал молившийся на дороге чеченец, когда- ему предложили сойти с нее, так как дол-жен-де проехать здесь какой-то всекавказский начальник: