— Искренне желаю вам, чтобы вы не возвращались больше к философии: это было бы печально. Остается еще заняться политикой, как бедняга Корнелиу, который, если не ошибаюсь, тоже был философом. — И, повернув свое гладко выбритое лицо с отвислыми щеками к высохшей чернявой фигуре, он продолжал: — Что ни говори, братец Таке, а это восхитительная наивность — полагать, что можешь наставить страну на путь истинный.
Я кипел от негодования, мне тяжело было слушать, что о моем отце отзываются с таким пренебрежением, но, видно, я, как и другие, был тоже подавлен и робел в присутствии дядюшки, от которого зависело наше будущее.
— Он тратил свое профессорское жалованье, чтобы издавать газеты, — ехидно пробурчал богач, которого злили даже чужие траты и даже спустя столько лет.
— В этом отношении, нене Такс, я с тобой не согласен. Корнелиу был энтузиастом. — Дядя Нае с иронически важным видом поглаживал себя по отвороту пиджака.
— Он с одинаковым энтузиазмом подписывал и статьи в газете, и векселя. Мне всегда нравились энтузиасты ... но на расстоянии. Ну, к примеру, я отнюдь не хотел бы быть сыном энтузиаста. — Каждый раз, когда Нае произносил слово «энтузиаст», он сопровождал его улыбкой, к удовольствию старого инженера и подрядчика, который всю жизнь имел дело только с цифрами.
Я глядел на жену, как бы прося у лее прощения: она отвечала мне понимающей и успокаивающей улыбкой.
— Откровенно говоря, я не встречал другого человека, который столь слабо представлял себе значение денег, как Корнелиу. Как ты думаешь, отчего он полгода со мной не разговаривал? Он издавал газету — не помню уж, как она называлась, — и стал посылать ее мне. Конечно, я ее не читал, потому что не интересовался ерундой, какую он там писал...
— Э, нет, нене Такс, нельзя сказать, что писания Корнелиу не были забавными. — И наливая с нарочитой медлительностью вино в свой бокал, депутат лукаво улыбнулся.
— По крайней мере, меня чрезвычайно забавляли там дискуссии по принципиальным вопросам.
— ... но в эту газету Глигоре заворачивал башмаки, когда относил их в починку. И вдруг я получаю открытку с предложением уплатить за подписку. Я решил, что это шутка. Через месяц — еще одна открытка. Я рассердился и велел отсылать газету обратно на почту. Затем встречаюсь с Корнелиу. Он мне: почему ты не оплатил подписку?, — «Какую?» — «Подписку на газету ...» — «Да с чего мне платить? Просил я у тебя эту газету? Ты мне посылал ее, потому что тебе так хотелось. А не хочешь — не посылай больше ...» Так он из-за этого полгода со мной не разговаривал. Совсем как Штефан Великий, который «по натуре своей был скор на гнев», как пишет Уреке
