— А этот Ихмет…
— Да?
— У него есть семья? Где он обитает?
— Связать его землей? Хм… У этого города много преимуществ, но чарующим его назовут немногие.
— Я скорее думал о домике под Картахеной, имение подле моей виллы в будущем месяце пойдет на продажу, получил письмо, можно бы…
— Они сильно ценят подобные связи. М-м…
Не стоило забывать, что риттер Ньютэ — се в глубине души ксенофоб. Господин Бербелек прекрасно об этом помнил, он сам оставался для Кристоффа чужаком; разве что здесь, в Неургии, чужаками были они оба. Ксенофобия Кристоффа была столь специфической, что не плодоносила ни ненавистью, ни неприязнью, ни хотя бы страхом. Просто Кристофф к каждому, кто не был гердонцем и кристианином, относился будто к дикому варвару, ожидая всего наихудшего и не удивляясь ничему, а любое проявление человечности приветствовал как огромную победу своей морфы. За этим крылись глубочайшие пласты непреднамеренного презрения, но внешне оно проявлялось только в словоохотливой сердечности. «Говоришь по-гречески! Как же я рад! Придешь к нам на ужин? Если, конечно, ешь мясо и пьешь алкоголь». И при том Кристоффа воистину невозможно было не любить.
Господин Бербелек вынул янтарную махронку и угостил риттера. Закурили оба, возница подал огня.
— Ты ведь знаешь эстле Шулиму Амитаче.
— Конечно. — Господин Ньютэ неторопливо выпустил вязкий дым. — Что за смесь?
— Наша.
— Правда? Ты подумай. Так что с той Амитаче?
Господин Бербелек захихикал, глубоко затянувшись.
— Я, пожалуй, поймался в ее корону. Ну, или она — в мою. И поэтому думаю…
— Все женщины — демиургосы вожделения.
— Да-а-а…
— Тогда чего переживаешь? Все правильно, породнись с ними, с Брюге, с его родственниками, об том и речь, об том и речь. Для вящей силы НИБ!
— Она приехала из Византиона — не знаешь ли кого-то, кто знал бы ее там?
— Поспрашиваю. А зачем? Веришь этим сплетням?
— Каким сплетням?
— Что молодая не потому, что молода, а красивая не потому, что красива…
— Ах, как обычно, рассказывают безумные сказки из зависти.
— Точно. Раз уж родственница Брюге —
— Глиняный министр.
Возница щелкнул кнутом, кони рванули, экипаж вырвался из толчеи. Они выехали из тени улицы на солнечные бульвары, широкие портовые террасы, где керос, освобожденный от натиска толпы, тотчас затвердел, а господин Бербелек согнал свои мысли в стройную шеренгу, обрывочный разговор завершился.
Склады Дома «Ньютэ, Икита тэ Бербелек» находились в длинном деревянном пакгаузе, чьи высокие ворота раскрывались прямо на набережную. Воденбург обладал глубоким портом и закрытым, безопасным заливом (творением некоего позабытого кратистоса), и обычно корабли швартовались здесь борт в борт, плотно заслоняя морской горизонт; как и нынче. Шла выгрузка и погрузка, у самого причала НИБ суетилась сотня невольников и наемных рабочих.
