— Может, именно поэтому она и погибла. Имела некий компрометирующий убийцу предмет, информацию.
— Хм. — Амитаче медленно попивала разведенное вино, глядя на сияющую Оронею. Перебросив косу через левое плечо, схватилась правой рукой за сетку, «Аль-Хавиджа» легонько колыхалась. — Кто-то, кто сумеет это разрезать…
— Ты все еще хочешь взять с собой на охоту Ихмета Зайдара, эстле?
Она усмехнулась уголками губ.
— Ты ведь не прикажешь капитану его арестовать? А? А едва он поставит ногу на землю Гипатии…
— Эмир Кордовы не имеет никакой власти в Александрии.
— Именно.
— На будущее мне придется куда внимательней следить, с кем я всхожу на борт корабля или свиньи.
— Тебе, эстлос? — засмеялась Шулима. — Я ведь видела тебя ночью. Отдал бы приказ и —
— Прошу прощения. Нужно сделать перевязку.
Он скрылся в своей кабине. Было трудно избавиться от ощущения. Она знает, что я знаю. И знает, что я отдаю себе в этом отчет. Это не форма флирта — Шулима специально дразнила хищника, гладила льва окровавленной рукой.
Иероним глянул в зеркало. Льва! Ну уж да уж! Если бы се был Иероним Бербелек до Коленицы… Он сжал кулаки, упершись в столешницу. Шулима пала бы в испуге к моим ногам! Призналась бы во всем по одному моему слову. По крайней мере не потешалась бы прямо в глаза.
Сел, налил себе вина. Спокойствие. Думай как стратегос. (Что сделал бы на твоем месте Иероним Бербелек?) Обстоятельства, причины, возможности, мотивы, факты. Она не сумела бы убить Леес. На борту «Аль-Хавиджи» это и впрямь мог сделать только Зайдар; она это знает, я это знаю. Но у нимрода не было мотива, мотив — какие-то тайны, связанные со знаниями из старой книги, — имела Шулима. Убил бы для нее? Но ведь именно он убеждает меня в необходимости ее смерти! Во имя всех богов!..
Ради чего я лечу в эту проклятую Александрию?
* * *
Хуже всего было то, что он не мог уже отмалчиваться во время оставшихся обедов и ужинов. Конечно, его расспрашивали о смерти Магдалены Леес; внезапно оказалось, что он кто-то вроде военного командира аэростата, гегемона без войска. Но ведь он сам себя им сделал — они лишь приспособились к наложенной им форме.
Кроме как на обеды и ужины, из кабины он не выходил. Но и это было не решение. К нему присылали рабов с приглашениями «на кахву», «на шахматы», «на гашиш». Он отказывал. Не мог отказать Авелю и Алитэ. Ночь и день сын и дочка спорили о сценарии преступления. Алитэ ставила на Гистея, Авель колебался между Вукатюшем и капитаном Вавзаром. Господин Бербелек терпеливо выслушивал фантастические теории. Алитэ в этой своей детской запальчивости была, по крайней мере, забавной, но Авель — Авель считал неудачи следствия личным поражением стратегоса Бербелека и постоянно, более или менее завуалированно, упрекал Иеронима, что тот «позволяет убийце уйти от наказания». Авель прекрасно знал, какой у него отец, знал лучше самого господина Бербелека, и тот отец Авеля никогда бы не спустил подобный афронт. Убийство под дверьми его спальни!
