— Опасное?
— Старые боги так просто не уходят, — заметил Ихмет Зайдар. — Поэтому кажется, что они были более… истинными.
— Кровь козла и вой на Луну, — проворчал с презрением Кристофф.
Эстле Амитаче громко вздохнула.
— Нам и вправду нужно говорить об этом сейчас? Мы ведь пришли развлекаться, а не вести религиозные диспуты.
— Красота всегда притягивает взор, — усмехнулся господин Бербелек, кивнув на серебряный гаммадион в ложбинке меж грудей эстле.
— Жаль, — просопел эстлос Ньютэ. — Я на миг понадеялся, что встретил сестру по вере. Но ведь должна быть некая причина, отчего ты выбрала такой крест, эстле, раз уж знаешь о его происхождении.
— А разве вкус — причина для выбора религии? Без обид, но я не смогла бы так носиться с изображением орудия пытки, в этом скрыто некое извращение.
— Хо-хо-хо, я этого так не оставлю! — замахал руками риттер иерусалимский. — Такие суждения оглашают те, кто о самой религии знает мало и лишь повторяет, что услышал, се возникает, как возникают сплетни, из ничего, из совпадений случайных слов, неглубоких отсылок, из мутной формы. Что ты вообще знаешь о Кристосе, эстле?
— М-м-м… еврейский кратистос четвертого века александрийской, еще из диких кратистосов, одержимый местным еврейским культом, приговорен к распятию по политическому делу, сумел втянуть под свою Форму множество евреев. Будто бы не умер на кресте, удержал тело. Что еще? Кажется, приписывал себе какое-то родство с Богом.
— Сыном был и есть, Его сыном.
— Никогда не одаряла большим уважением тех богов, — произнесла с легкой иронической улыбкой Шулима, — у которых и тело, и амбиции, вожделение и комплексы, враги, друзья и любовницы, дюжины детей, всё человеческое. Стократ человеческое не равняется божественному.
— Это ведь, собственно, Аллах, Бог музульман, — вмешался господин Бербелек. — Верно?
Кристофф схватился за голову.
— Кристе! Что вы рассказываете! Мухаммад ведь Его у нас украл, сбрендил под антосом Аль-Кабы, и так-то оно и получилось для измаилитов, все перекрученное.
— А-а, значит, это все же Бог Аристотеля? — допытывалась Шулима. — Ну тогда я уже ничего не понимаю. Как Он мог бы иметь сына? Зачем? Каков смысл? Тут ничего не складывается. — Надувши губки, она схрупала остатки тюльпана.
Кристофф громко фыркнул. Сейчас примется рвать эти рыжие патлы у себя на голове, подумалось Иерониму.
— Мне всегда казалось, — вмешался Ихмет, щуря глаза и глядя в задумчивости над головами Бербелека и Амитаче на клонящееся к западу солнце, — с самого детства, собственно… это как с шарообразностью Земли или с приливами крови в теле, всякий человек раньше или позже додумывается до этого просто глядя на мир и делая выводы. Так и люди до Аристотеля. Вопросы — всегда одни и те же. Отчего мир таков, каков есть? Зачем он вообще — есть? Что было до того, откуда он взялся, каковы Причины? Мог ли мир оказаться иным, и если да — то каким именно, а если нет — то почему нет? Мы видим, как из форм простых возникают формы сложные, как из пустоты рождается мысль, под рукой искусного демиургоса из безо́бразного сырья виз бесформенного сырья возникает сложный артефакт. Значит, и для мира должна существовать Цель, совершенная Форма, окончательная причина, которая сама не имеет причины, поскольку тогда нам пришлось бы отступать в бесконечность. И если, следовательно, вселенная, бытие, время вообще имеют начало, это именно такое начало: беспричинное, совершенное, замкнутое в себе самом, абсолютное. Из него происходят все Формы, оно притягивает начальную безо́бразную Материю к образам все более и более ему близким: планеты, звезды, луны — откуда бы иначе им взяться в своей идеальной шарообразности, на идеально круговых орбитах, если не от наложенной морфы такого кратистоса кратистосов? — море и суша, грязь и камень, растения и звери, и люди, и люди мыслящие, а среди них — демиургосы, текнитесы, кратистосы, все более близкие Ему. Все мы живем в Его антосе, вся вселенная пребывает внутри Его ауры, и с каждым мигом она становится все ближе к Форме окончательной, становится все более конкретной, сообразной, совершенной, божественной. В конце концов, будет существовать лишь одна-единственная субстанция: Он.
