Корнелия, должно быть, все еще рыдала в трейлере — рыдала над вечерней газетой. Там какой-то искусствовед назвал Стэдмена самоуверенным неумехой.
— Упаси господь, нет! — сказала женщина, которой Стэдмен предложил палитру и кисть. — У меня ничего ни на что не похоже. — Она попятилась и заложила руки за спину.
И тут появилась Корнелия, бледная и дрожащая — вышла из студии и встала позади мужа:
— Я хочу кое-что сказать всем этим людям, — сказала она.
Никто из этих людей не видел ее раньше. Но она сразу заставила их многое о себе понять. Она была жалкой, испуганной и стеснительной — никогда раньше не говорила перед толпой. Только стихийное бедствие могло заставить ее открыть рот. Корнелия Стэдмен внезапно стала олицетворением всех добрых, тихих, любящих и озадаченных пожилых домохозяек.
Стэдмен потерял дар речи. Он ничего подобного не ждал.
— Через десять дней, — срывающимся голосом произнесла Корнелия, — моему мужу будет шестьдесят. И я не знаю, сколько нам придется ждать, прежде чем мир проснется и осознает, что он — один из величайших художников всех времен. — Она закусила губу и подавила рвущиеся наружу рыдания. — Какая-то важная шишка от искусства сегодня вечером написала в газете, что мой муж — какой-то неумеха. — Она заплакала. — Прекрасный подарок к дню рождения человека, всю жизнь отдавшего искусству, — сказала она.
Эта мысль так расстроила ее, что она едва смогла произнести следующую фразу:
— Мой муж, — сказала она наконец, — послал десять прекрасных картин на ежегодную выставку некого Объединения Художников Семинольских высот, и все они были отвергнуты. — Она показала на картину в окне студии напротив. Ее губы задрожали. Она попыталась что-нибудь сказать о картине, огромной, ужасной абстрактной картине, но дар речи изменил ей.
Речь Корнелии была окончена. Стэдмен мягко отвел ее в студию и запер дверь.
Стэдмен поцеловал жену и дал ей воды. Он был в двойственном положении, потому что прекрасно знал, что был неумехой. Он знал, что его картины ужасны, знал, что такое хорошая картина и кто такой хороший художник. Но он как-то не удосуживался сообщить об этом своей жене. Высокое мнение Корнелии о его таланте, конечно, говорило о ее дурном вкусе, но было все же самой важной вещью в жизни Стэдмена.
Допив воду, Корнелия закончила свою речь:
— Все твои красивые картины были отвергнуты, — сказала она и, недрогнувшей рукой указав на полотно в доме напротив, добавила: — А эта ерунда напротив получила первую премию.
