Директор понял, что не ошибся, взяв Ветлицкого с собой. Здесь, работая в среднем звене управления, он точно и безошибочно чувствовал требование времени, сосредотачивал свое внимание на самом запущенном, на самом больном: экономике и организации производства. Хрулев уже не раз подумывал: «Засиделся Станислав на низовом участке, надо его выдвигать на пользу дела. Это же будущий главный инженер завода».
А пока что «будущий» вертелся со своими наладчиками и штамповщицами в кирпичном коробе без окон, без фрамуг и как‑то умудрялся выпускать на ветхозаветных прессах сепараторы для подшипников высших классов.
Вечерами, когда дети засыпали, Катерина садилась у раскрытой двери балкона, смотрела в опустевший двор и курила. Не из‑за прихоти, не из‑за глупой моды курила, нет. Она и сейчас считала это баловством, унижающим женщину. От курящей гадко пахнет, как в общественных туалетах, но после смерти мужа, в долгом изнуряющем одиночестве, когда счастья больше не ждешь, когда жизнь ни чем не наполнена, кроме работы, сна, да мелких забот по дому, Катерине стало просто необходимо это, внутренне запретное, что хоть немного нарушало тоскливое однообразие существования.
В гости она ни к кому не ходила, не бывал никто и у нее дома, женское рукоделие она ненавидела, общественными поручениями ее не нагружали — с детьми хватало забот. Соседки с весны до осени собирались во дворе на лавочках, судачили о всякой всячине, Катерина в разговорах не участвовала, посиделки считала зря потерянным временем и мучилась оттого, что сама тратит свое время не лучше, без пользы для себя и людей. Особенно тяжело тянулись выходные дни. Чтобы заполнить их, скрасить чем‑то, она не находила ничего иного, как затевать бесконечные стирки, глажки, а уж квартиру убирала — никакой, самый придирчивый корабельный боцман не нашел бы изъянов.
Лишь в людской сутолоке, в цеху, за работой Катерина забывалась и приходила в равновесие. Оттого и являлась на смену с легкостью душевной, как никто другой в дни отдыха, когда завод не выполнял программу и когда никого не заманишь на завод даже двойной оплатой.
«Безотказная работница! Высокосознательная женщина, истинно болеющая за производство!» — говорили о ней в завкоме, в парткоме и выдавали премии. А вечерами…
В открытую дверь балкона доносятся шумы города: стук трамвайных колес, разнотонное фырканье автомобилей, чьи‑то голоса, приглушенная расстоянием музыка. Ночь смазывает очертания, но блуждающие лучи фар творят волшебство. Под их холодным светом купы деревьев и кустов превращаются в застывшие, словно навеки изваянные фигуры — странные, почти нелепые, но вот скользящие струйки света пропадают, и заросли во дворе опять становятся знакомыми до каждой веточки рябинами, кленами, тополями. Вон боярышник закрыл уже окна первого этажа, а ведь кажется еще совсем недавно Катерина сажала своими руками тонкие прутики. Когда это было? Растут деревья, растут дети… Из комнаты доносится скрип пружин, посапывание Максимки сменяется сонным ворчанием — он всегда вертится во сне и сбрасывает на пол одеяло. Катерина встает, укрывает очень похожего на нее мальчика: миловидного, черноволосого. К горлу ее подкатывает комок. Пестренькое одеяльце, мяч возле ножки кровати, рогатка, торчащая из карманов штанов, сложенных на стуле, мучительно напоминают ей о несбывшейся мечте прожить жизнь так, как она уже прожита не будет.
