— Да, — ответил я Сугробину, — знаю. И это ты называешь мелкими шалостями? Ведь это, я так понимаю, ваших рук дело?
Сугробин ухмыльнулся:
— Наших.
— Мило!
Я припомнил вид буквально в клочья истерзанных тел, отрезанные головы, отрубленные руки, и меня передернуло.
Сугробин ухмыльнулся еще раз:
— Жестокость — единственный аргумент, который более или менее понимают эти создания. Поэтому приходится быть жестокими.
— Но что у вас-то был за интерес в этом поезде?
— С этим поездом был отправлен груз нашего клиента. Груз пропал. Мы выплатили страховую премию…
— Так вы еще и страховщики?
— А ты как думал? Разумеется!
— И?
— Мы выплатили премию. И наказали тех, кто организовал грабеж. Разумеется, наши прямые — денежные — потери это нам не вернуло, как, впрочем, и сам груз: балбесы уже избавились от него, но… косвенная прибыль перекрывает убытки. Готов пари держать: нескоро еще кто-либо позарится на отправления наших клиентов! А это значит, что и наши премии останутся при нас.
Я слушал и не мог отделаться от ощущения, что всё это происходит не со мной. Более дикую беседу я не смог бы представить даже в том случае, если бы сам решил сочинить что-то подобное! Неужели в какой-то версте отсюда уже закипала обычная трудовая жизнь, а в паре вёрст — открывались конторы? В том числе и такие, владельцы которых вели дела с графом Сугробиным — или как он им представлялся — и с теми, кто готов был решать проблемы разбоя разбоем не только не меньшим, но и более страшным? Нет! — думал я. — Это просто какая-то фантасмагория! Однако увы: фантасмагорией это не было, всё и в самом деле происходило взаправду.
Сам собой с моего языка слетел недоуменный вопрос:
— Отчего же они — твои клиенты — не обращаются в обычные страховые общества? Какая тому причина?
Сугробин прищурился:
— Причина проста: у нас хорошие скидки.
Я обомлел:
— Скидки?
— Конечно. Ведь мы, повторю, деловые люди!
Сугробин — с видом сладострастным, с явным удовольствием на лице — дымил сигарой, а я обдумывал его предложение.
«Стало быть, — думал я, — сделка. Трехсторонняя. В одной из частей которой мне отводится роль посредника… для того ли я навязался Николаю Васильевичу со своим собственным предложением, чтобы теперь превратиться в посредника между полицией и людьми, поставившими себя даже не вне закона, а выше любого закона, и диктовавшими свою волю всем категориям общества — даже его отбросам?»
Положение казалось мне сложным и — как бы это сказать? — аморальным. Я собственными глазами видел последствия учиненной людьми Сугробина бойни и никак не мог признать за кем бы то ни было права творить такое: ни прикрываясь соображениями
