Владимир Львович засмеялся пуще прежнего:
— От полковника мы так скрывались! Дело-то молодое, барышни… а так — вроде бы самое обычное и в меру скучное письмо из дому: поди догадайся, что в нем бесенята попрятались и на полночь к свиданию зовут! Эх…
Послезавтра по адресу! В десять от полудня. С.М.
— Но к чему такие сложности?!
— Значит, есть причины!
— Но постойте! — Гесс нахмурился. — Послезавтра — это завтра!
— Поучается так!
— В десять вечера… В театре Сан Галло… не в отеле…
— Не в отеле? — переспросил Владимир Львович.
— Не обращайте внимания! — Гесс отмахнулся от вопроса. — Мне нужно срочно связаться с Можайским! Я…
Гесс вскочил из-за столика, но дальше случилось нечто, что оледенило его и приковало к месту.
От входа в зал послышался вскрик.
Вадим Арнольдович повернул голову.
— Вы!
— Вы!
На Вадима Арнольдовича смотрел явно не ожидавший его увидеть Талобелов. Нижняя челюсть старика слегка отвалилась от верхней, за тонкими губами желтели нездоровые зубы.
А далее Талобелов круто повернулся и выбежал вон.
Вадим Арнольдович так и остался стоять подле столика — растерянный и ничего не понимающий.
Когда поезд, на котором уехали Можайский и Гесс, скрылся за поворотом путей, Любимов и Сушкин вышли с вокзала и сели в дожидавшуюся их коляску. Ни тот, повторим, ни другой даже не подозревали, что вовсе не «нашему князю» и его помощнику уже в ближайшее время предстояло ухнуть в пучину странных и даже пугающих приключений. Мы говорим «приключений», но речь должна идти о событиях, то есть о том, что сваливается на головы независимо от желания носителей этих самых голов.
Было довольно морозно, хотя в столицу пришла очередная волна оттепелей. Возможно, поручик и репортер ощущали что-то навроде озноба: проводы были сердечными, но тяжелыми, похмельными, как если бы и те, кого провожали, и те, кто провожал, перебрали с чувствами и теперь расплачивались за это собственным дурным самочувствием.
Оба — поручик и репортер — ежились в своих пальто, хлопали руками в перчатках, то и дело поправляли шарфы… и если Сушкину шарф еще вполне служил по назначению, то шарф Любимова — дорогой, неуставной — больше украшал своего владельца, нежели давал ему тепло.
— Брр… — встряхнулся, влезая в коляску, Сушкин. — Что за погода!
Поручик взглянул на темное небо, на лунную тень — Луна подсвечивала тучи, но сама из-за туч не показывалась, — на капли воды, осевшие на кожаном верхе коляски, и тоже передернул плечами:
— Я уже третий день простужен. Если так и дальше пойдет, слягу!
