— Вы в своем уме? Какие законы? Какая память? Вы о чем вообще?
Можайский:
— О том, что даже фараон — варвар, несомненно: достаточно вспомнить, как его порода удерживала в рабстве целый народ[32] — понимал: котлеты необходимо беречь от мух. А именно: память — памятью, а законы — законами. Память подсказывает, какие законы принимать и хранить, а законы, в свою очередь, ограждают от памятного произвола. Но, ограждая теперь, не простираются на то, что уже миновало. Иначе неизбежен конфликт.
Митрофан Андреевич нахмурился:
— Вы предлагаете мне помнить и в то же время забыть?
Можайский согласно кивнул:
— Вот именно. Помните о том, что было. Имейте это в виду, принимая решения в настоящем и в будущем, но забудьте о конкретных персоналиях: они уже в прошлом. Власть ваших решений на них не должна распространяться!
Митрофан Андреевич повернулся ко мне:
— Ну, Сушкин! Я этого вам никогда не забуду! Уж лучше бы вы ничего не говорили!
Я — искренне, обескуражено — развел руками:
— Теперь-то и я понимаю, что своим рассказом поставил вас в неловкое положение. Но…
— Уж очень захотелось похвастать!
— Не без того.
Я вновь смутился и так — в смущении — робко улыбнулся.
Митрофан Андреевич смотрел на меня холодно, но постепенно холод и та, возникшая было, озлобленность, которой еще минуту назад наполнился его взгляд, начали отступать. Наконец, лицо нашего справедливого во всем брант-майора дернулось в насмешливой гримасе, и Митрофан Андреевич произнес:
— Черт с вами, Сушкин. Забыть, так забыть. Но учтите: с этой минуты я глаз не спущу с ваших похождений. И если в будущем я на мгновение хотя бы заподозрю, что вы опять покрываете какого-нибудь хорошего человека, я немедленно призову вас к ответу. И вы — даже не спорьте! — расскажете мне все и сразу же!
— Договорились. Но должен признаться, ваше условие достаточно тяжело.
Митрофан Андреевич пожал плечами:
— Это вам в качестве гонорара.
— Поменьше бы таких гонораров! — вырвалось у меня, но от спора по существу я воздержался.
Чулицкий:
— Вернемся к Анастасии Маркеловне?
Митрофан Андреевич хлопнул себя по лбу:
— Совсем мне голову заморочили! На чем я остановился?
Посыпались подсказки.
Митрофан Андреевич повертелся от одного к другому, покивал головой и продолжил прерванный этим, приведенным выше, внезапным отступлением рассказ:
— Значит, — переспросил я Анастасию Маркеловну, — ваш брат заявил, будто вознаграждение предложил ему Грулье?
«Да», — еще раз подтвердила она. — «И это показалось мне совсем уж неправдоподобным!»
