Анастасия отрицательно мотнула головой:
«Нет, я не об этом».
— О чем же тогда?
«О том, что Вася дальше сказал».
— Что же он сказал?
«Что награду в индивидуальном порядке ему должен выплатить сам Грулье, а вовсе не его супруга, помешанная на своих собачках!»
Тогда и я удивился:
— Сам Грулье? Но за что? За то, что его дом выгорел дотла?
«Хороший вопрос, не так ли?»
Я задумался: Грулье, Грулье… дело-то и впрямь было громкое. Да вот и вы, Сушкин…
Митрофан Андреевич кивнул в мою сторону. Я навострил уши.
— Вот и вы, Сушкин, писали о нем.
— Верно. — Я тоже вспомнил эту историю. — Писал. Происшествие было странным и потому привлекло мое внимание. Но не из-за шпицев, хотя на них-то и сосредоточились мои коллеги, а из-за самих обстоятельств возникновения. Вы ведь помните их?
Митрофан Андреевич потер ладонями:
— Вот! О них-то, обстоятельствах этих, я и припомнил тогда: не без вашей, замечу, помощи.
Я благодарно поклонился.
— Да, — продолжил Митрофан Андреевич развивать свою мысль, — на память мне сразу пришли подмеченные вами странности, почему-то ускользнувшие от внимания других…
Я хмыкнул: саркастически. Митрофан Андреевич понял правильно:
— Ну да, ну да, Никита Аристархович: вы — лучший репортер столицы. Неоспоримо!
Я снова поклонился.
— Странностей и впрямь хватало. Взять хотя бы время возгорания. Независимо от сезона, наибольшее их количество неизменно приходится на вечерние часы: от семи до десяти вечера, а тут тревогу подняли в восьмом часу утра, когда обычно ничего не происходит. Нет, конечно, и в это время случаются происшествия, но очень редко, а главное — не в жилых, как правило, помещениях, а в фабричных, когда в пересменки ослабевает бдительность. В богатых же домах — а дом Грулье был, несомненно, именно таким — мы вообще, пожалуй, ничего подобного дотоле не регистрировали[25].
— Верно.
— Далее. — Митрофан Андреевич бросил на меня взгляд. — Место возгорания. Как нам удалось установить, пожар возник не в кухне, чего еще можно было бы ждать, и не в дымоходах, что тоже еще было бы хоть как-то объяснимо[26], а… в оранжерее!
— Точно!
— Представляете, господа? В оранжерее!
— Действительно странно! — Инихов.
— Но и это еще не все!
— Как!
— А вот так! Самое, пожалуй, поразительное заключалось в том, что вызов поступил не из дома Грулье, а совсем из другого места: из кладовой инструментальной лавки на Андреевском рынке, причем — уж не знаю, как Сушкин это выяснил — лавка была обворована!
— Обворована! — Инихов.
