— Вы уверены, что исключили тех, кого нужно? — Можайский.
— Понимаю ваше заступничество…
— Это не заступничество: это — законный интерес.
Митрофан Андреевич, как будто в нерешительности, потеребил свой ус, но ответил твердо:
— Уверен.
Можайский вздохнул:
— Ну что же…
— Юрий Михайлович!
— Да?
— Я сделал все, как полагается!
— Не сомневаюсь, мой друг, не сомневаюсь.
Можайский — прищуром — потушил улыбку в своих глазах и улыбнулся губами. Его обычно мрачное в угрюмой неподвижности лицо на мгновение обрело человечность снисхождения к простительным промашкам.
Наш юный друг опять слегка покраснел, но теперь уже от удовольствия.
— Не стоит придавать моим словам такое насыщенное значение, — Митрофан Андреевич перевел взгляд с «нашего князя» на поручика и обратно. — Я, повторю, ни в чем не упрекаю молодого человека. Напротив: хвалю. Редкая дотошность, редкое умение подмечать совсем неочевидное… мало кто, имея к тому же столь ограниченное время, справился бы с этой работой столь же хорошо. Всего лишь недостаток опыта и знаний, но знаний специфических: таких, какие и с опытом полицейской работы приходят далеко не всегда. В конце концов, что общего между пожарными и наружной полицией кроме того, что и вы, и мы состоим на службе одного градоначальства? Наконец, замечу, ваше участие в расследовании — дело вообще… non-spécialisé[15].
— Мы поняли, продолжайте.
Митрофан Андреевич, вероятно, решив, что его пояснения приняты холодно, пожал плечами: мол, коли так, то и Бог с вами. Это его ощущение не соответствовало действительности, но Можайский не стал его опровергать.
— В общем, господа, откорректировал я список и пошел навестить покойника.
— Кого?! — Инихов подскочил из кресла.
Я от неожиданности тоже дернулся и уронил карандаш:
— Кого?! — задал я такой же вопрос.
— Кого?! — воскликнул Гесс.
— Кого? — попятился Монтинин.
— Покойники! — донеслось с дивана.
Я посмотрел в ту сторону и обнаружил доктора, приподнявшегося на локте с видом совершенно осоловелым.
— Покойники! — повторил Михаил Георгиевич. — Вы не поверите, но как раз сегодня…
Что произошло «сегодня» и какое к этому касательство имели покойники, мы так и не услышали: Михаил Георгиевич снова повалился на подушку и засопел в блаженном забытьи.
Митрофан Андреевич рассмеялся:
— Успокойтесь, господа! Я же фигурально!
— С этим делом уже и не поймешь, что фигурально, а что нет! — проворчал Инихов, вновь усаживаясь поудобней.
— И не говорите! — Чулицкий.
