— Боялась потерять доходное место, — внес предположение Можайский.
— Э, нет, Юрий Михайлович! Такой красотке de bon ton[40], почти mondaine[41], опасаться было нечего. Это она давала выгоду месту, а не место ей!
— Гм… — усомнился Можайский. — Неужели действительно так хороша?
— Чертовски!
— Ладно, допустим. И что же дальше?
— А дальше, — Инихов с ловкостью фокусника завертел пальцами невесть откуда взявшуюся в них коробку спичек, — я задал ей очень простой вопрос: а где вообще она находилась в тот вечер?
«Здесь», — ответила она.
— Где — здесь? — не сдался я и уточнил: у ротонды или в зале? Барышня замялась, но делать было нечего: на прямо поставленный вопрос пришлось и ей дать прямой ответ.
«В зале».
— Ах, вот как! — воскликнул я, а Михаил Фролович… Михаил Фролович досадливо поморщился.
— Ничего я не поморщился!
— Поморщились, поморщились, не возражайте!
Чулицкий засопел.
— А что же, голубушка, — продолжил я наседать, — не заходил ли в зал оборванец?
«Оборванец?» — барышня сделала вид, что не понимает.
— Да: натуральный такой оборванец. В сопровождении элегантно одетого господина.
«Да ведь здесь — публика исключительно приличная!» — упорствовала барышня.
— А кто говорит иное?
«Но… оборванец?»
— А разве оборванец не может быть приличным человеком? — Я выстрелил почти наугад, хотя, признаюсь, кое-какие подозрения во мне уже теплились. И попал! Внезапно барышня ощутимо смутилась и покраснела, как… ну, чисто как Михаил Фролович! — Инихов открыл и быстро закрыл коробку, а затем подбросил ее и поймал. И всё это с видом насмешливым, хотя и необидным.
— Да, вздохнул и подтвердил слова Инихова Чулицкий. — Это было… странно.
— Вот именно. И обратите внимание на то, господа, что эта странная реакция последовала на оборванца, а вовсе не на элегантного господина и уж тем более не на генерала, видеть которого барышня вообще не могла!
Я посмотрел на Саевича: Григорий Александрович пламенел уже настоящим раком!
Это заметили и другие. По гостиной понеслись смешки.
— Вот вы смеетесь, господа, — продолжил, между тем, Инихов, — а нам не смеяться нужно было, а хорошенько задуматься! Не знаю, как Михаил Фролович…
— Да причем тут я?! — Чулицкий переминался с ноги на ногу, явно не находя себе места.
Стоявший рядом Митрофан Андреевич положил ему руку на плечо и снисходительно, прямо-таки по-отечески, вымолвил:
— Пора вам бороду отращивать, Михаил Фролович. В вашем возрасте без бороды — никуда!
Все захихикали. А Иван Пантелеймонович, Можайского кучер, так и вовсе, проведя рукой по своей собственной окладистой бороде, отпустил — без малейшего смущения — совсем уж панибратскую шутку:
