Нижние чины сбились в кучу и стояли бледные и суровые. Под улыбающимися глазами Можайского появились тени. Алексей Венедиктович закусил перчатку зубами и смотрел на мир совершенно безумным взглядом. Подошедший было Генэ — он собирался примериться с установкой своего аппарата — свалил треногу и аппарат в снег, да так и застыл возле них.
Инихов, выпустив из ладони глаз, медленно поднялся с корточек и, отвернувшись от своей находки, достал из кармана портсигар и спички, вынул из портсигара папиросу и попытался ее прикурить. Но руки его так дрожали, что спичка ломалась за спичкой и только пятая или шестая, наконец, воспламенилась, и вокруг поползли сначала запах горящей серной смеси, а затем — табачного дыма.
— Какую-нибудь дерюжку бы надо.
Жандармский офицер позеленел.
Можайский, расстегнув шинель, вынул откуда-то носовой платок и развернул его: платок оказался огромным. Или, во всяком случае, достаточно большим для того, чтобы, хотя бы временно, завернуть в него голову. Но Инихов посмотрел на платок с сомнением и отрешенно заметил:
— Здесь-то еще ничего, но в тепле потечет.
Время словно застыло в звенящей тишине, а мир, деревья, насыпь, железнодорожное полотно — отстранились в какое-то иное измерение, словно происходившее все здесь и сейчас происходило с кем-то другим и присутствовавших людей не касалось. Только особенно резкий на фоне свежего воздуха запах табачного дыма диссонировал с внезапно наступившей общей отрешенностью.
Можайский взял за рукав жандармского офицера и о чем-то его, офицера, спросил. Тот несколько раз утвердительно кивнул головой, жестом показал куда-то в сторону Плюссы и ответил:
— С полверсты по путям в направлении станции, а там, не доходя до станции, проход к поселку. Так короче всего.
— Скоро начнет темнеть. Необходимо поторопиться.
Офицер подозвал своих и велел:
— Ступайте в Симоново. Возьмите… гроб какой-нибудь что ли… должно же быть что-то! Дерюгу… Ну, марш, марш, на месте разберетесь. И быстро: одна нога там, другая здесь… тьфу, бес бы все это прибрал! Одна здесь, другая там! Понятно?
Жандармы загудели и, ловко поднявшись по насыпи к путям, пошли не столько быстро, сколько усердно имитируя быстроту. Офицер поджал губы, но тут же махнул рукой и окрикивать с внушением никого не стал.
Можайский посмотрел на Инихова. Сергей Ильич уже докурил, но на взгляд пристава ответил с укоризной:
— Опять я?
— Не Алексею же Венедиктовичу копать.
Услышав это, Мякинин закрутил головой и, сделав шаг назад — хотя он и так уже стоял достаточно далеко от места «раскопок», — только и промямлил что-то вроде «нет, нет, господа, я не могу, никак не могу!»
