Вечером того же дня следователь дал предварительный отчет.
Барышня приходила. Судя и по ее поведению, и по оказанной ей встрече, она действительно являлась завсегдатаем заведения, и в нем ее хорошо знали. Покушав — достаточно быстро, явно торопясь, но аккуратно — она расплатилась и ушла. Никаких встреч — по крайней мере, сегодня — в чайной у нее не было. А вот на улице, прямо на углу с шестой линией, то есть, по сути, чуть ли не у входа в чайную ее поджидал человек — мужчина неопределенного возраста, одетый рабочим, с почтительными, но навязчивыми манерами. В том, что этот человек поджидал именно «барышню», сомнений не было, однако и он, и «барышня» разыграли целый спектакль, очевидной целью которого являлась конспирация.
В ходе спектакля мужчина сунул «барышне» в руку какую-то бумажку, и эту бумажку «барышня» постаралась по возможности незаметно спрятать в ридикюль. Далее пути мужчины и «барышни» разошлись: он пошел в сторону Николаевской набережной, она — переулком к Академии художеств. Ввиду малолюдства проследить и дальше ни за ним, ни за нею не представлялось возможности.
Чрезвычайная ситуация требовала чрезвычайных мер. Тем же вечером, несмотря на явно неурочный час и на отсутствие каких-либо законных оснований, Можайский, в сопровождении нескольких офицеров и чиновников своего участка, а также — Инихова и двух полицейских надзирателей, явился прямо на квартиру Гориной, помещавшейся в том же доме, что и чайная.
Сказать, что Анна Сергеевна удивилась визиту полиции, — не сказать ничего. И еще больше ее удивление выросло после того, как Можайский рассказал о цели этого визита — установление личности и связей некоей молодой особы.
— Господа, это неслыханно! В чем вы можете ее подозревать или упрекнуть? Безупречная особа!
— Анна Сергеевна, голубушка, — Можайский усадил Горину на ее же стул и уселся рядом, — позвольте об этом судить нам. Просто расскажите, кто она и… что.
При определении «что» на лице Анны Сергеевны выразилось было возмущение, но, как ни странно, оно тут же сошло, уступив место задумчивости. Потянулись секунды молчания. Можайский Горину не торопил.
Наконец, когда молчание, казалось, уж слишком затянулось, Анна Сергеевна заговорила:
— А знаете, сударь, возможно, что вы и правы. И как это я сразу не обратила внимания? Точнее, обратить-то обратила, да вот значения не придала!
— Уверен: ваша наблюдательность, сударыня, сделает честь очень многим. Но продолжайте, прошу вас!
