Я долго считал себя машиной. Я бегал на работу и удивлялся: почему я думаю? Почему осознаю? Я считал себя дефективной машиной.
Дело было в другом. Эта ложь имела дефекты и непродуманности. Невозможно создать ложь, чтобы она выглядела естественно. В ней всегда будет какая-то закавыка, за которую можно зацепиться.
Так что деградировать я больше не буду. Как бы ни была тяжело в моей ситуации, я придумаю, что можно в ней сделать.
Мне опять приснился сон. Лес, солнце, закат. А когда я открыл глаза, то понял, что это была моя память.
Лес сказочно прекрасен. Я стоял в обнимку с женщиной, которую любил. Наш сын только что заснул, и мы могли уделить время друг другу.
Мы стояли среди деревьев. Листочки дрожали от еле уловимого ветра. Кора блестела от вечерней росы. А розовый отсвет заката играл в волосах моей жены.
– Нет ничего красивее природы, – сказала она.
Я посмотрел на нее и улыбнулся. Мой рот тогда еще мог двигаться.
– Нет ничего прекраснее тебя, – ответил я.
Что случилось с моей женой и сыном? Логично предположить, что их убили люди. Может, только ребенка, так как он не мог работать. Возможно, мою жену взяли в рабство. Может, она сейчас делает безделушки в третьем корпусе. Или рожает нового ребенка в восьмом. А может, ее изнасиловали точно так же, как я сделал с Другой Ней? А может, жена превратилась в такую же зомби, как Она. Может, это даже она и была, а я не узнал ее?
У меня не было ненависти к людям. В конце концов, я не делал им ничего плохого. С чего бы я стал их ненавидеть?
Больше чувств у меня было к моим соплеменникам. Я смотрел на них постоянно. Они ничего не понимали. Они бегали и делали свою работу, как приказывали им люди. Они послушно откручивали затычки и ждали, когда в их отверстия для приема пищи засунут шланг. Они были очень послушными и очень механичными. Как машины, сделанные из плоти.
Почему никто из них ничего не понимает? Да, это трудно. Но я же смог сделать это. Сейчас я чувствую себя отщепенцем, который вообще не может найти себе пристанища. Я один, с какой бы стороны не посмотрел на это.
Я был один, когда считал себя машиной. Но сейчас я еще больше одинок. Если бы все наши как-то пробудились, что-то увидели в жизни, то можно было бы что-то сделать.
У меня семьсот четырнадцатый номер. Надо предполагать, что здесь нас собрано не меньше семисот четырнадцати человек. И что же? Все считают себя машинами. Я даже не знаю, задаются ли они вопросом, кто они, как делал это я.
