Любаша командовала:
– Выйдите и закройте дверь с той стороны!
А проситель возмущался:
– Не мешайте работать ответственному лицу! Сейчас моя очередь, а вы время отнимаете!
Монстеры – не виноваты, может быть. Они – усталые женщины с трудной судьбой. Они добрые, просто народ тупой, вечно выводит их из себя, не жалеет. Не понимает, что у них есть правила и предписания, установки негласные и гласные, циркуляры и формуляры, и, наконец, многовековые традиции, замшелые столы и шкафы, перенесенные в кабинеты из подвалов Музея истории. Да и родители воспитывали Милочку и Любашу не слишком тщательно, воспитательных метода у них было всего два – ругань и рукоприкладство. Поэтому крючкотворши особенно жалеют друг дружку. В редкие минуты покоя, оставаясь наедине, они одаривали одна другую всей лаской нераскрывшейся души:
– Ах, Милок, устала? Может, чайку заварю?
– Давай, Любонька, у меня тут бутерброды с ветчиной.
– А у меня шоколадные конфеты.
– Убери, у меня уже развилась аллергия на шоколад, – поморщилась Милочка, – невозможно, тащат и тащат…
– И не говори, – посочувствовала Любаша, – невозможно совершенно. Я растолстела из-за них.
– Нет, чтоб вкусного принести. Окорок хороший, – Милок облизнулась, – колбасу. Им же безразлично, притащили что попало и ладно. Так к нам относятся.
– Хорошо, у меня еще не развилась аллергия… – утешилась Любаша.
Невеста опять могла ходить, жизнь продолжалась… Марина привычно сидела в безобразной очереди на Святодырине. Очередь была уныла и перепутана, как всегда. Был здесь и социальный работник, и дед с клюкой, не было только Евгении Георгиевны. Марина винила себя в том, что тогда спросила про пропавшую слишком тихо, а потом несколько раз и совсем не спрашивала, потому что выступала в роли просительницы и боялась рассердить начальницу неделикатным вопросом. Ей было совестно, но она утешала свою совесть отговоркой – все равно Любаша ни в чем не признается, только рассердится лишний раз, и тогда греза пропала, свадьбы не будет… А в доме Евгении Георгиевны чужие люди орали песни. Метелька рычала на дверь.
Очередь охала, томилась, ворчала… И только боевой дед с клюкой сидел с блаженным выражением на лице. Иногда он поигрывал клюкой, и поглядывал на окружающих с лукавой усмешкой. Казалось, он заранее торжествует победу над Любашей, избавление от мытарств и благополучную старость. Марина не могла отвести глаз от редкого явления человеческой радости. Ветхий черный костюмчик, застиранный до серости, скромные и приличные кармашки – так и есть, авторучка в нагрудном, тощий бумажник в брючном, носовой платок в правом пиджачном, позвольте, а что это поблескивает, оттопыривая левый пиджачный карман? Похоже на плитку шоколада.
