Две тетки с объемно заверченными волосами и густо вымазанными красными мазилками ртами сидели – работали. Они работали столоначальницами. Одна из них звалась Милок, или Милочка, и была наряжена «под леопарда», другая, Любаша, пребывала вся в рюшах и кружевах. Обе носили на себе внушительную массу тела величественно, как царицы, в арсенале имели резкие крикливые голоса и бешеные взгляды.
Тетки занимались производством канцелярской бумаги – из разлинованной бумаги штамповали заполненные в соответствии с формулярами листы для запечатывания в папку и в шкаф в каком-нибудь из кабинетов своего царства. Над их столом помещалось окошечко для втискивания голов просителей – жадного до их изделий дурачья. Тетки уже столетия пытались научить безграмотный народ собственноручно заполнять разлинованные бланки, чтобы самим только подмахивать подпись – даже и эта нагрузка обременяла теток – но народ не желал учиться, и столоначальницы зверели от тупости народной.
Сейчас в окошко лезла старая карга в очочках. Она робко тянула свою бумагу, совала в нос Милочке. Та пробежала глазами бланк, скомкала и бросила.
– Опять неправильно! Совсем слепая, что ль?
Евгения Георгиевна всю жизнь провела в мягком мире морфем. Она заведовала мирной кафедрой филологии. И всегда была вежлива со студентами.
– Да. Почти ничего не вижу… Была у Федорова…
Милок швырнула карге чистый бланк.
– Заполняйте заново соответственно формуляру!
– Так пять раз уже заполняла, почти ничего не вижу, все равно не смогу… Помогите, пожалуйста…
Столоначальница раздраженно захлопнула окно перед очочками Евгении Георгиевны.
– Во карга на мою голову! – взвыла она.
Коллега Любаша стала сочувствовать.
– Не волнуйся, Милок. Если из-за каждой карги волноваться…
Столоначальницы имели поразительную способность преображаться, когда общались с равными – между собой. Они становились настоящими лапочками.
Но их снова раздразнил робкий стук извне. Милочка яростно распахнула окошко, и лицо ее осатанело, а голос зарычал:
– Ну, что, опять? Никакого покоя!
Обитательница морфем ушла ни с чем, кроме отчаяния.
– Да что с вами? Вам нехорошо?
Евгения Георгиевна уже подходила к лифту в своем подъезде. Услышав обращенные к себе слова, поправила очки, поморгала. Нет, слишком темно. Но она уже узнала соседку, узнала по ее пастельному голосу.
– Марина? Не спрашивайте. Крючкотворы проклятые всю кровь выпили…
Соседка эта, Марина Дмитриевна Малинкина, была одинокая женщина, еще совсем молодая, ломкая и вертлявая, из тех, кто всерьез боится мышей, сглаза, шорохов, конца света, черных кошек, собственной тени… При этом – не дурочка, образованная, с иностранными языками и историей архитектуры, водит экскурсии по городу. И воспитанная. И сострадательная. Вот и теперь – нежно так взяла под ручку, провожает к лифту, как пионерка…
