Получить передаточную росписку на сосѣда было для меня все равно, что положить деньги въ карманъ, такъ какъ я былъ вполнѣ увѣренъ въ его состоятельности. Росписка была составлена, подписана, отдана мнѣ на руки и затѣмъ мистеръ Дженкинсонъ (такъ звали стараго джентльмена), его слуга Абрамъ и моя старая лошадь Чернушка отправились во-свояси, очень довольные другъ другомъ.
Постоявъ немного и поразмысливъ, я сообразилъ, что напрасно вмѣсто денегъ взялъ росписку совсѣмъ незнакомаго человѣка и даже хотѣлъ изъ предосторожности побѣжать вслѣдъ за покупщикомъ и отобрать у него мою лошадь; но слишкомъ поздно спохватился и разсудилъ, что теперь ужъ мнѣ его не догнать, а потому пошелъ домой, рѣшившись какъ можно скорѣе обмѣнять росписку на чистыя деньги. Я засталъ сосѣда дома; стоя у своей двери, онъ безмятежно покуривалъ трубку. Когда я объяснилъ ему, какое имѣю до него дѣло, и передалъ ему росписку, онъ прочиталъ ее, потомъ началъ читать съизнова.
— Надѣюсь, вы разобрали подпись? сказалъ я:- Эфраимъ Дженкинсонъ.
Какъ отвѣтилъ онъ спокойно:
— Очень четко написано, и я довольно хорошо знаю этого господина, величайшаго мошенника въ свѣтѣ. Это тотъ самый негодяй, который продалъ намъ по двѣнадцати дюжинъ зеленыхъ очковъ. Старикъ почтенной наружности, съ сѣдыми волосами, и карманы у него безъ клапановъ, не правда ли? И навѣрное пускалъ вамъ пыль въ глаза, нанизывая греческія слова, разсуждали о космогоніи и мірозданіи, да?
Я простоналъ утвердительно.
— Такъ и есть, продолжалъ сосѣдъ:- онъ только одну эту штуку и знаетъ, и пускаетъ ее въ ходъ всякій разъ, какъ имѣетъ дѣло съ образованнымъ человѣкомъ. Но теперь ужъ и я его призналъ за мошенника и непремѣнно когда нибудь поймаю, попадись онъ мнѣ только въ руки.
Хотя все это было уже довольно унизительно, я зналъ, что главное униженіе ожидаетъ меня дома, при встрѣчѣ съ женой и дочерьми. Ни одинъ провинившійся школьникъ такъ не боялся идти въ школу и предстать предъ лицо разгнѣваннаго учителя, какъ я боялся возвращаться домой. Впрочемъ, я заранѣе рѣшилъ предупредить ихъ ярость тѣмъ, чтобы самому явиться передъ ними въ припадкѣ необузданнаго гнѣва.
Но увы! когда я пришелъ домой, я засталъ семью вовсе нерасположенной воевать со мною: и жена, и дочери горько плакали, потому что у нихъ только что побывалъ мистеръ Торнчиль, приходившій сообщить, что переселеніе въ Лондонъ не можетъ состояться. Обѣ дамы наслышались на нашъ счетъ крайне неблагопріятныхъ слуховъ, пущенныхъ въ ходъ какимъ-то злонамѣреннымъ лицомъ, и уже уѣхали сегодня въ Лондонъ. Сквайръ не могъ добиться ни того, каковы именно были эти слухи, ни того, откуда они шли; тѣмъ не менѣе онъ увѣрялъ мою семью, что ни то, ни другое не могло имѣть вліянія на его личное къ намъ расположеніе и покровительство. Поэтому онѣ перенесли мое горькое разочарованіе съ величайшею покорностью, находя, что ихъ досада все-таки значительно превосходитъ мою собственную. Всего же болѣе занимало насъ теперь недоумѣніе, кому нужно было распускать низкую клевету про наше семейство: мы были настолько смиренны, что не могли возбуждать ничьей зависти, и настолько безобидны, что едва ли стоило насъ ненавидѣть.
