Устроителям публичных казней приходилось принимать меры «неприятные для народа», и предосторожности, «унизительные для властей».
«Препятствовать казни, расцениваемой как несправедливая, — пишет Фуко, — вырвать осужденного из рук палача, добиться помилования силой, даже преследовать палачей и нападать на них и, конечно, проклинать судей и роптать против приговора — все это входит в число действий народа, которые вклиниваются в ритуал публичной казни».
Такие беспорядки обычно начинались, когда казнили бунтовщиков.
Но нередко народ возмущался и жестокостью, не предусмотренной правилами казни.
Фуко рассказывает, как во время казни убийцы — убийцы! — по имени Пьер дю Фор, палач никак не мог его повесить, и стал бить под колени и в живот. Тогда толпа стала забрасывать эшафот камнями. Потом палача схватили, избили и утопили в ручье.
Другие сняли с виселицы убийцу, привели к архиепископу, который его помиловал и приказал отправить в больницу, попросив, чтобы о нем как следует позаботились.
Тем временем для Пьера дю Фора заказали новую одежду, две пары чулок и туфли. Вдобавок он получил в подарок несколько рубашек, шаровары и перчатки с париком.
Оправданием убийства, совершенного по нравственным мотивам и правилам, служит то, что в отличие от простого убийцы нравственный человек идет на войну, на месть и дуэль «не только убивать, но и умирать и всегда рискует своей жизнью», и поэтому Бердяев говорит, что «война и дуэль не есть убийство».
Тот же Бердяев пишет о любви европейцев и американцев смотреть на смертную казнь, как о зловещем нравственном показателе.
Он, я так понимаю, хочет сказать, что смотреть на смертную казнь противно истинной нравственности. Но нравственности, это как раз свойственно. И тем, что в некоторых странах и местах удалось отменить смертную казнь и смягчить уголовные законы, человечество обязано не нравственному сознанию, а правовому.
Многие говорят, что нравственность имеет одну природу с правом, что право и нравственность выполняют одну функцию — обуздывают произвол человеческих страстей, вносят мир и порядок во взаимные отношения людей.
Кестлин, например, пишет, что право, это форма нравственного, и то, «что в субъективной форме есть нравственность, то в объективной — право».
Соловьев думает, что право это «минимум нравственности, равно для всех обязательный». У него юридический закон дополняет нравственность, «так как одним словесным убеждением, очевидно нельзя сразу прекратить все убийства, обманы и т. д.».
