— Надо забрать детей и уходить отсюда, — громко сказала О Лан. — Только незачем нам с детьми и стариками итти[3] к мужьям. Пусть старухи забирают детей и уходят с ними в дальние деревни, пусть и старики с ними пойдут. Женщины, имеющие достаточно сил, должны вооружиться, как могут, и итти в сопки. Разве мы слабее мужчин, разве это не наша земля? Или нам нет никакого дела до того, что весь народ бьется с врагами?
О Лан подняла руки.
— Если все со мной согласны, то сегодня ночью отправим детей и стариков. А потом женщины соберутся у моей фанзы, пойдем в сопки.
Поймав руку своего сына, О Лан прижала ее к бедру и пошла к фанзе. Женщины не расходились, горячо обсуждая слова О Лан.
— А ведь мой старик не пойдет с нами, — сказала, сокрушенно качая головой, старуха Чжу Чан.
— Почему он не пойдет? — спросила Ла Лин.
— Он с ума спятил. Говорит, помрет на той земле, которая его породила.
Женщины расходились медленно. Они не могли решиться на что-либо сразу. Все решалось мужьями, родителями, волю которых они безропотно выполняли. Женщина никогда не была другом мужа: она была рабыней раба…
* * *
Застонала земля под тяжестью танков, ударов снарядов и бомб, загорелась и опалила народ ненавистью.
Враг, вторгшийся в страну, сжигал города и села, вытаптывая любовно обработанные поля, истребляя все живое. Народ восстал против чужеземных поработителей. На фронт пошли молодые и старые. Они бились насмерть. Фронт разрастался. И опять шли отовсюду молодые и старые, даже дети. Но фронт народной войны звал снова… И тогда пошли женщины. Они встали рядом, плечо к плечу с отцами и мужьями, братьями и сыновьями. Женщины пошли в бой!
* * *
В бледном предрассветном тумане тянулись вереницы людей. Жители уходили из деревни, сгибаясь под тяжестью узлов. Сонные дети плакали, зябко ежась от холода и цепляясь за халаты матерей. Взрослые шли молча, изредка поворачивая головы к деревне, подолгу печально оглядывая ее. Старуха Чжу Чан суетилась вокруг колонны, то и дело покрикивая на отстающих.
— Перестаньте плакать! — кричала она детям. — Вот услышат японцы, догонят нас.
Дети замолкали, пугливо озираясь, размазывая по лицу слезы грязными кулачками. Некоторое время они молча и торопливо семенили ножками, но потом опять начинали хныкать, и Чжу Чан свирепела.
— Всех прогоню обратно, — визгливо кричала она, — японцам отдам!
В самом конце колонны, опираясь на крепкую суковатую палку, плелся муж Чжу Чан, глубокий старик.
