И сразу, словно бурная река прорвала плотину, партизаны ворвались в японский лагерь. Неистовый рев и разрывы гранат наполнили воздух. Партизанские гранатометчики рвались к центру лагеря. Застигнутые врасплох японцы отчаянно защищались. Пулеметная рота открыла бешеный огонь. Но партизаны все прибывали и прибывали. Они вырастали из темноты ночи, страшные и яростные; Они были всюду, окружая и уничтожая японцев. Зазывая об опасности, они бросались под пулеметные струи. Раненные, они подползали к пулеметчикам, хватали их за горло, валили на землю и душили.
Сражение закончилось только к утру. Весь лагерь был в руках партизан. Не ушел ни один враг.
Чжао Шан-чжи, боевой вожак партизанских колонн, лежал на носилках, принесенных из лагерного лазарета. Он был ранен. Превозмогая боль, он отдавал приказы, улыбался бойцам. Партизаны подсчитывали боевые трофеи — орудия, пулеметы, винтовки, гранаты. Чжао Шан-чжн довольно улыбался. Рана заживет, и он опять пойдет во главе своей бесстрашной армии навстречу суровым боям.
Расталкивая бойцов, к носилкам подошел командир разведывательного отряда с залитым кровью узелком б руке. Переведя дыхание, он доложил командиру:
— Мы обнаружили японский взвод, который обстрелял нас. Он возвращался со станции. Это, очевидно, и есть тот отряд, который отвез головы партизан в Харбин. Я должен был принять бой, и мы уничтожили отряд. Долго искали офицера, наконец нашли. Он целовал мне ноги, хватал за руки, давал деньги, просил пощады Я отрубил ему голову. Вот она!
И разведчик, развернув узелок, высоко поднял отрубленную голову. Застывшие губы скривились в жалкой гримасе. Открытые глаза еще горели диким страхом. Это был единственный раз, когда самурай Накамура видел манчжурских партизан так близко…
Могучий весенний дождь напоил землю. По дороге струились ручейки. Они бежали к обрыву, где, пенясь, шумела река. Земля цвела, наполняя воздух густым запахом весны. Ветер разгонял тучи. Солнце заходило.
По дороге бегали взапуски полуголые ребятишки. Их радостные крики неслись вперегонки с ручейками к реке. Из глиняной фанзы вышла женщина. Домотканый халат плотно охватывал ее крепкое тело; черные, загорелые ноги были оголены почти до колен. Она вышла на середину дороги и, обернувшись к реке, остановилась. Далеко, у обрыва, мелькали детские фигурки. О Лан приложила ко рту руки, сложенные трубочкой.
— Ио, ио! — заметался в воздухе ее крик.
«Ио, ио, Лю…» разносил ветер.
