— Как тебя зовут?
— Матей, княжич...
И вдруг Иван вскочил, подбежал и схватил караульного за ворот кафтана, зло прошипел:
— Я, холопская морда, будущий хозяин всей Московии и твой царь! Запомни!..
— Я... я и не забывал, ваша светлость, — недоуменно проговорил караульный.
И то понравилось, даже вдохновило Ивана, но вида он не подал.
— Хочу знать, где Шуйский…
— Да отдыхает еще...
— Где?!
— В... — караульный пожал широкими плечами. — В ваших царских комнатах...
Ивана скривило. Хотел что-то крикнуть, но голос сорвался.
Он возвратился к трону, сильно сжал раненой рукой высокую спинку и возбужденно приказал:
— Аспида Шуйского выгнать из дворца, вырвать ему жало свирепое и бросить в мою псарню! Собаке — собачья смерть! Ложе, им оскверненное, сжечь!
Ошеломленный караульный задом пятился к дверям, и княжич уже вдогонку бросил ему:
— А после того, как исполнишь все, быть тебе, Матей, моим главным постельничим и телохранителем!
Через несколько минут сонного Шуйского стрельцы стянули за волосы на хозяйственный двор. Он пробовал отбиваться и кричать, и Матей схватил его за горло — и не отпускал, пока не открыли двери псарни.
— Ну вот, — толкнули тело Шуйского несколько ног, — теперь тявкай.
Но задушенный Шуйский уже не мог кричать.
Купола Успенского собора сияли на январском морозе медовым золотом. Хрустела свежим снегом Кремлевская площадь — под сапогами и валенками. Весь служивый люд Москвы и даже отдаленных слобод съехался-пришел подивиться на это зрелище, «освящение на царя» молодого княжича Ивана Васильевича.
Они, уставшие от жизненной неопределенности, озлобленные на козни бояр, доведенные до нужды и голода высоким налогом-тяглом, ждали перемен. Ждали еще с 1543 года, когда после молебна в присутствии митрополита Макария княжич оповестил верховных бояр о своем намерении венчаться на царство. Венчаться не как великий князь, а как царь.
Простолюд особенно не разбирался в тех тонкостях. Он просто хотел порядка да покоя. Хотел хозяина — дабы навел тот, наконец, в державе порядок. Хотел, чтобы меньше чинили краж. Чтобы стало все понятным и определенным, как раньше.
На колокольнях Ивана Великого и Благовещенского собора, домовой церкви московских государей, которая напротив, за тысячу локтей, рвали глотки царские глашатаи:
