Солдаты и пахари | страница 43



— Вышла за окаянного… Лучше бы век в девках сидеть, издеватель!

Однако о ссорах не знали даже соседи. Появись только кто на дворе — пропадали слезы у Дуньки, и Гришка степенно распоряжался женой: то подай, это поднеси и так далее.

Гнул Гришка в дугу сестричку младшенькую, малолетку Поленьку, кричал и на мать родную:

— Хлеб-то жрете, так хоть порядок в доме держите. А не то катитесь на все четыре, дармоеды!

Наверное, от злобности этой сыновней и слегла Корниловна. Немели ноги, кружилась голова. Часто исчезало сознание.

— Обстирывай тебя, обмывай, — добивала старуху Дунька. — Навязалась на мою голову.

Тереха пришел к матери сразу же после схода. Корниловна лежала на кухне, дремала.

— Мама! — шепотом позвал Тереха. — Мама!

Корниловна села на кровати, заплакала.

— Терешенька! Родненький ты мой!

— Не надо плакать, мама!

— Тяжело мне тут, Терешенька! Новый дом. А в новом доме, говорят, всегда покойник бывает. Умру я.

— Не слушай никого.

— Сыночек мой, миленький ты мой сыночек! Иди давай в наш домишко. С Гришкой не скандаль. Ну его. Расколачивай окна, двери. Уйдем отсюда. Бог нас простит!

Гришка пришел позже. Хмельной изрядно. Красный.

— Ты, браток, хоть бы поздоровался, что ли? — обнял он Тереху. — Давай, Дуня, за стол гостенька дорогого сади!

Дунька в новом кашемировом сарафане, в черной косынке с голубыми прошвами и цветами, выглядела игуменьей.

— Проходите, Терентий Ефимович, — поплыла она в горницу, явно стараясь похвалиться и покрасоваться перед бедным солдатом своим новым гнездом. Видно было, денег Гришка не пожалел: комнаты раскрашены масляными красками, на потолках петухи, канарейки, райские птицы, по простенкам и божницам холстяные и коленкоровые рушники, выложенные гарусом по канве. На столах скатерти с кистями — работа лучших родниковских вязальщиц. В маленькой горенке, у задней стены, — большая красного дерева кровать. На ней гора подушек в барневых и филенчатых наволочках. На тюлевой занавеси — кремового цвета лилии.

Выпили по стакану первача-перегонца. Тереха закашлялся.

— Дуся! Квасу бы! — елейно попросил Гришка.

Дунька не привыкла к длинным платьям, батюшка-то сызмальства в черном теле держал из-за своей жадности, кинулась через порог, наступила на подол, упала, облила выкладные половики. Тереха хохотал, не сдержался. Гришка начал сердиться: от злости наливались корявины кровью.

— Помаленьку надо, Дуня-я-я!

Разговор между братьями не вязался: одну постромку в разные стороны тянули.