— Вот тут и поживешь пока. А потом… — Саня закрыла глаза, выдавились из-под ресниц слезы. — Наших почти половина по тюрьмам… Как быть? Шевельнуться нельзя.
— Что-то непохоже на тебя так пугаться… Выше нос держать требуется. Расслабляться не время.
Макар старался перевести разговор на что-то другое. Улегся на кровати, вытянулся, засмеялся.
— Как раз на мою длину доски. Славная хата. Переселиться тебе надо сюда же, хозяюшка.
Она вспыхнула опять, замерла, тихонько подложила еще одну подушку. Потушила свечу.
Синел над Родниками рассвет. Шептались около школы березки. Пропел первый петух.
21
Поскотина ранней весной убралась цветами и полыхала до самого августа, будто цыганский платок. С началом посевов учительница распустила школьников на летние каникулы. Сидели вечерами с Макаром, плотно занавесив окна. Часто приходил Тереха, коричневый от загара, с тяжело обвисающими руками.
Макарка мечтал:
— Может быть, сын у нас будет. Или дочка. Вот они-то уж новую жизнь увидят.
Саня несердито стукала Макара маленьким кулачком по спине:
— О боже мой, ну что ты говоришь?!
— Это да, это будет, — улыбался Тереха.
— Я как умела, учила вас видеть правду, — говорила Саня. — Сейчас вы, каждый, хотя бы по одному человеку этому же научили.
— Ты в этом сомневаешься?
— Нет. Но это трудно.
Многое случилось не так, как мечтали. Началась первая империалистическая война. В день объявления ее вломился в школу урядник с понятыми. Перевернули все вверх дном. Угнали Макара.
На сходе, когда начальство рассказывало о рекрутчине, мертвая висела тишина. Без горячности, какая бывала на таких же сходах по поводу дележа покосов, встречали Родники войну.
По-обыденному убывать стали люди. Как гороховые стручки отрывались от родного стебля. Был бойщик Егорка, а сегодня нет его. Ушли спасать Расею Иван Иванович Оторви Голова, Федотка Потапов, отец и сын Алпатовы.
Перед отправкой исповедывались в церкви. Отец Афанасий за неимением времени делал это чохом. Он закрывал ризой по три, по четыре новобранца, спрашивал:
— Не грубили отцу-матери?
— Грешны, батюшка! — отвечали новобранцы.
— Не обижали ближнего?
— Грешны, батюшка!
— Не богохулили ли веру господню?
— Не грешны, батюшка!
— Не слушали ли проповедей против богом данного правительства?
— Не слушали, батюшка!
— Да примет господь все ваши вольные и невольные прегрешения, воздаст вам в награду царствие небесное! — завершал исповедь поп и громко звал следующих.
Терентия забрили в первые же дни. Хотя очередь была и не за ним, но писарь сделал свое дело.
